Зачем вести полевой дневник, когда есть диктофон?

Всегда записываете все данные.

Такие записи – свидетельство, что вы работаете.

                                                                                                                                                                                     Правило Финейгла

Навык вести полевой дневник на всех этапах исследования еще вчера можно было бы назвать необходимым элементом ремесла полевого исследователя, который использует метод качественного интервью, как  умение музыканта записывать звуки нотами .

 Опытного  исследователя всегда было видно по автоматизму привычки записывать по ходу интервью, да и в процессе обсуждения этапов исследования в рабочей группе,  ключевые слова, идеи, вопросы,  краткие комментарии,  яркие или необычные фразы, метафоры и сравнения, важные факты и т.п. и т.д.  

В 1986 г.  на  1 –й Всесоюзной конференции по общественному мнению в Тбилиси я увидел, как  один из участников (впоследствии выяснилось, что это был Б. Докторов)  непрерывно ведет какие-то записи всего происходящего на конференции и вне ее, во время экскурсий и т.п. Тогда это мне показалось странным и лишним, но спустя 5 лет, находясь в «шанинском» сельском  проекте, я делал тоже самое и уже не представлял себе, что могу без этого обойтись по ходу исследования. 

Инерция традиции ведения полевых дневников классиками социологических исследований, вероятно, пресекает пока саму постановку вопросов о том, нужно ли вести полевой дневник , что там обязательно должно быть и проч.  В наше представление об «иконе»  полевого исследователя   почти всегда включен его личный архив,  где видное место занимают «полевые дневники ученого».  Например,  вдова Б. Малиновского опубликовала его полевые записи исследований населения островов Тихого океана, из которых мы узнаем не только о том, что делал исследователь в поле, но, что он при этом думал и чувствовал.

Поэтому, когда задается вопрос о том, нужно ли вести полевой дневник во время интервью, когда есть диктофон, обычно у аудитории социологов, возражений не возникает, но и внутренней установки делать записи по ходу полевого исследования тоже не появляется.

Создается впечатление, что сегодня, когда исследователь лучше оснащен технически для записи интервью, чем его коллега 15-20 лет назад, (не говоря уже о Малиновском), полевые записи либо редко ведутся по ходу интервью или они не становятся частью протокола исследования и об их существовании знает только сам исследователь. 

Об этом можно судить по литературе, где авторы иногда указывают, что свои примеры они взяли из полевых записей. Обычно указывается , что это фрагмент из полевого дневника автора. Читатель может только догадываться, что это за документ. То ли это краткие заметки на полях, или подробное описание событий, чувств и мыслей исследователя и проч. Мы знаем, что полевые дневники могут быть похожи на объемистые тетради с рисунками и схемами. Могут по структуре напоминать  подобие  «девичьего  альбома», особенно если у исследователя был опыт « доверия личному дневнику» своих мыслей и чувств. Также полевые дневники ведутся как конспекты семинарских занятий или напоминают пометки  в ежедневнике. 

Но в большинстве архивов полевых исследований упоминаний о полевых дневниках встречается очень редко и они в большинстве случаев  не рассматриваются в качестве «данных» исследования. 

Таким образом,  можно сделать вывод, что сегодня полевой дневник не является  обязательным инструментом полевого исследования, как например, диктофон с расшифровкой  записи беседы или дневник наблюдений, тематический вопросник (гид), протокол встречи группы и т.п.

Итак, зачем вести полевой дневник, например, по ходу интервью, когда есть хороший диктофон и надежная видеокамера? Является ли он сегодня «лишней опцией» в инструментарии исследователя, где усилия, потраченные на овладение искусством одновременно задавать вопросы, слушать ответы и вести запись интервью вручную не соответствуют результату?

Обобщая итоги многочисленных дискуссий по этому вопросу, как опытных «полевиков», так и тех, кто находится в начале пути за нашими «длинными столами» , мы можем разделить все соображения на этот счет на три кластера ответов для чего нужен полевой дневник.

1. Для более полной и надежной фиксации всех исследовательских процедур («для протокола исследования»). 

Исследовательское интервью отличается от обычной беседы наличием протокола. Это запись самой беседы в виде ауди или видео материала + транскрипт интервью (подробная расшифровка записей).  Кроме этого в протокол заносятся факты, которые не содержит запись беседы. Это фиксация общего контекста интервью.

Например, описание внешности респондента, благоприятной или неблагоприятной обстановки интервью (респондент спешил, был расстроен,  озабочен, не заинтересован, боялся сказать лишнее) . Где, когда происходила запись интервью. Присутствовали ли третьи лица и т.п. Каким образом был получен «доступ к телу», известна ли была позиция респондента по данному вопросу, до начала интервью

Даже, если велась видеозапись интервью, она не может охватить весь его контекст, т.к как правило камера работает избирательно, а  исследователь видит гораздо больше.

В некоторых случаях полевые записи необходимы в случае отказа респондента от записи на диктофон или камеру. Вполне вероятны ситуации отказа техники или низкое качество записи из-за постороннего шума или тихой/ невнятной речи респондента.

      2. Для создания для создания доверительной и безопасной обстановки беседы («для респондента»)

В некоторых культурах и субкультурах не принято при разговоре смотреть в глаза собеседнику, считается проявлением нетактичности в беседе. Постоянное или частое разглядывание респондента может его смущать (особенно неуверенных в своей внешности людей), не дать сосредоточиться на мыслях и чувствах.

Ведение записи, показывает внимание к содержанию беседы, делает речь более внятной («для записи»). Для многих респондентов это подтверждение компетенции исследователя ( традиционные атрибуты полевой  работы- записи, протоколы).  

Исследователь имеет возможность при ведении записей прояснить  свой вопрос или ответ респондента рисунком, схемой или другими способами визуализации.

С помощью полевых записей можно управлять темпом беседы, например, замедлить его, если нужно. Или отложить записи, показывая переход к другой теме, неформальный характер беседы (не для протокола) или давая понять, что «ждал чего-го другого», «ответ очень удивил, даже записывать перестал» и т.п.

3. Для самого исследователя как инструмента исследования

       С помощью полевых записей исследователь может эффективно развивать методическую рефлексию. Например, можно встретить выдержки из полевых дневников, где авторы размышляют почему не работает та или иная методика, почему «не пришел респондент» и другие формы «по разбору полетов».

         Полевой дневник служит инструментом анализа первичных данных. Некоторые исследователи по своим полевым записям могут провести первичную кодировку и классификацию данных, выделить наиболее важные части интервью, интерпретации  ответов и проч. Фиксация идей или гипотез по ходу интервью или сразу после него может очень пригодиться на этапе «после поля»»

Важной функцией полевого дневника является профилактика «полевого шока», «исследовательского кризиса» и «профессионального выгорания».

Круговая цикличность практики качественного полевого социологического исследования

Дорогие коллеги,
Спасибо за интерес к нашей затее с онлайн или видео курсом в Шанинке.
Проект, мы надеемся, должен стартовать после Нового года. Объявление о начале работы и условия участия будут размещены на сайте Шанинки.

Я уже говорил, что этот блог для меня является своего рода инструментом изучения того, что интересует коллег в качественных методах и кому это интересно, а не способом самовыражения (хотя, это тоже важно, но здесь другая задача). Поэтому контент отражает эти интересы, т.е. текст появляется тогда, когда накапливаются схожие вопросы или комментарии.
Поэтому такая частота появления и такие темы. Такой вот эксперимент.

Я извиняюсь, что пока не могу поместить подробное описание фаз круговой цикличности практики полевого исследования (такого рода работу я быстро делать не умею). Скажу только, что это результат анализа полевых дневников "шанинских" сельских проектов за период 1990- 1994 гг. , а также исследований латентных групп (потребители наркотиков, ВИЧ-инфицированные и т.п.), а также полевые записи впечатлений от работы с участниками вооруженных конфликтов в Чечне (1997-1998 гг.). Особую ценность для анализа представляли видео записи "длинных столов" на курсах качественных методов исследования в ЦСПО при ИС РАН ("кухтеринские курсы") за период 2009-2012. Огромное за это спасибо сотруднику ЦСПО Владиславу Бойко за качество записи и внимание.

А для тех,  кто уже последовал призыву  Роберта Парка  "испачкайте ваши руки в настоящем исследовании» (такой вот привет от Чикагской школы 20-х прошлого века), могу только перечислить эти фазы, которые неизбежно проходит полевой исследователь, и которые следует учитывать при его подготовки и непосредственной работе в поле и после него:

1. Предполевая эйфория или страх перед полем: исследовательский «кураж»  и «мандраж».

2.     «Шок от реальности поля»

3.     Кризис адаптации к полю

4.      Адаптация и ассимиляция с полем

5.     «Фаза сухого остатка» («аналитический шок»)

6.    Презентация результатов

7.     Идея нового поля

Алхимия качественных методов в социологии

Из-за слабой формализации метода исследования и аналитических процедур  в работе с первичными данными результатов исследования, а также проблематичности  использования позитивисткого подхода,  успешные и известные социологи – качественники часто похожи на  алхимиков, нашедшие философский ("социологический")  камень.  С его  помощью они обращают любые наблюдения за повседневными практиками или изучение всяческих социальных феноменов в парадоксальные теории, в продуктивные объяснительные модели поведения и занимательные тексты статей и монографий.

Этот социологический камень называют по разному, например, социологическим воображением, методической рефлексией, дискурсивной  компетентностью, социальным интеллектом или более осязаемыми вещами, типа  "осевое кодирование" или "фрейм-анализ". 

Есть еще сакральные "врожденное научное чутье", "богатая интуиция" и "это у него от Б-га" .

            Сакральность и магия искусства вытаскивать на свет мотивировки поведения респондента  в глубинных интервью, изумление от проницательных интерпретаций увиденных событий и социальных  явлений искушенными наблюдателями или научные выводы социолога, которые лежат за пределами обыденных объяснений становятся  очевидными, когда коллега задает "невинный вопрос": "А что, без дискурс-анализа и осевого кодирования, если бы ты имел возможность долго и внимательно читать этот текст, сопоставлять,  выявлять противоречия и просто думать,  ты бы пришел к другим выводам?"  

             Обычные ответы, типа "а  кто его знает", " а когда у нас есть достаточно времени" или " раньше я просто это не называл осевым кодированием", наталкивает на определенные размышления о методе подготовки социолога-исследователя в "качественном поле". 

                    

           Безусловно, нельзя сбрасывать со счетов способность человека к самообразованию, более того обладая любопытством и врожденным социальным интеллектом многие вещи можно освоить совершенно самостоятельно.  Как показал эксперимент Н.Негропонте с детьми в Эфиопии, у которых не было школы, но взамен экспериментаторами  был предоставлен в распоряжение планшетный компьютер, они смогли его освоить на элементарном уровне и даже научиться как-то читать без учителей и инструкторов.  

         Другой вопрос - это длительность, качество обучения и продуктивность применения знаний. Но этот вопрос можно поставить иначе, например, как, несмотря на обучение в вузе, магистратуре и аспирантуре социолог слабо  владеет ремеслом полевого исследователя, особенно на фоне владения ремеслом преподавателя. Эти ремесла связаны между собой. Многие социологи в преподавании  своей дисциплины вполне достигли уровня искусства, но магии в этом ремесле все же гораздо меньше. Может все дело в том, что овладение искусства исследователя тормозиться недостаточным личным   опытом и владением ремеслом полевого исследования на уровне навыка и умения? А может нет адекватного задаче подготовки полевого исследователя "метода по обучению методу"? Может в обучении не учитывается специфика полевого исследования, которое  имеет свои определенные циклы и особые фазы? Может " качественное поле" предъявляет особые требования к личностным характеристикам исследователя, его профессиональной подготовке?

          О том, что таких навыков у многих нет говорит факт "полевого шока" у начинающих интервьюеров в свободных интервью от того, что его  навыки и позитивный бытовой опыт  проведения беседы, а интервью внешне выглядит как  беседа, полученный в ходе культурной социализации и воспитания, не работает  для продуктивного исследовательского интервью. Ответ. Либо здесь нужны другие  навыки, т.к. бытовые навыки общения имеют свою специфику, либо навыков недостаточно.  

         Это как в известной байке про Шаляпина, которого извозчик спросил: " Барин, а чем вы занимаетесь? "Я пою",- ответил Шаляпин. "Ну, петь и я умею, а делаете то вы  что?"

Т.е. ремесло профессионального певца кое в чем отличается от умения петь любителя  спеть в своей компании.Есть самородки от природы обладающие поставленным голосом или слухачи, которые легко подбирают мелодию на любом инструменте. Однако, назовите пример, когда такой не обученный "слухач" побеждал на конкурсе профессиональных музыкантов.

Мы сейчас в Шанинке запускаем проект под названием "Практикум полевого исследователя", где двум группам слушателей будет предоставлена возможность познакомиться с методикой, которая помогает разобраться в "алхимии" метода,  широко используемого в качественных исследованиях  - метода глубинного (не формализованного, свободного) интервью. 

Методика основана на методологии «двойной рефлексивности» основателя МВШСЭН Теодора Шанина. Занятия проходят в формате «длинного стола», который представляет собой сочетание научного семинара с методами проведения открытой групповой дискуссии (ОГД), креативной группы, «мозгового штурма» тренинга основных элементов ремесла полевого исследователя в контексте работы над конкретным исследовательским проектом.

Цель практикума помочь исследователю осуществить трансферт имеющихся у него знаний по теории и практике качественного  исследования в рабочий процесс получения научных результатов в ходе конкретного полевого исследования, т.е. отработать навыки и умения «что-то делать руками». Впервые будет использована наша последняя разработка, связанная с учетом особенности фаз проведения  качественных исследований - "круговая цикличность практики полевого исследования".

Предполагается эти занятия провести в он-лайн режиме или в виде видео- курса для всех заинтересованных в этой теме. От того, сколько будет желающих посмотреть, как социологи обучаются "что-то делать руками" (как возникают рабочие гипотезы, тестируются исследовательские вопросы, конструируется модель выборки, интерпретируются ответы респондентов, создаются микротеории и тексты) будет зависеть качество съемки занятий  и выбор его  формата.

Если эта затея Вас заинтересовала  и Вы бы хотели посмотреть и поучаствовать в нашем "практикуме", то оставьте любой комментарий. Сомнения, надежды  или предложения приветствуются. :) 

Как прогнозировать устойчивость социальной сети?

Интересный эксперимент с методикой "длинного стола" по прогнозированию возможности создания и устойчивого развития профессиональной социальной сети "исследователей социальных проблем в Сибири" был проведен на Байкальской школе на о. Ольхон в начале сентября 2012 г. 

Проблема устойчивости социальных сетей организована вокруг целого ряда вопросов о необходимых для ее формирования и функционирования ресурсов, об объединяющем всех участников интересе, идеях и  ценностях, которые они разделяют, границах сети, этапах развития сетевых связей и отношений, особенностей трансфертов знаний и умений в профессиональных сетях, о сетевых  координаторах, которые плетут и ремонтируют сеть связей между участниками, о специфичной сетевой культуре "плоских" организационных структур, их нормах традициях и ритуалах, о проблемах взаимозаменяемости сетевых узлов и т.п. и т.д.

Двум параллельным группам, состоящих их участников и ведущих БШ 2012, было предложено построить прогнозную модель социальной профессиональной сети, которая должна объединить исследователей из разных регионов Сибири. Суть задачи состояла в том, что нужно было найти способ понять, кто и почему из заявивших на школе желание принять участие в сети,  во-первых его реализует на практике в той или иной форме и сколько из них останется в регулярных сетевых связях и отношениях спустя год после "запуска сети". 

Надо отметить, что вначале казалось, что эта задача не разрешима, если учесть сроки для  создания сетевой модели, недостаточность опыта исследования сетевых организаций у участников групп, традиционные для нас проблемы с саморефлексией (самое сложное исследовать свою мотивацию и свои отношения с окружающими), а также умение работать в исследовательской команде. В дополнении к этому добавляются нерешенные на сегодняшний день методологические проблемы, связанные с пониманием механизмов образования и функционирования социальных сетей и факторов их продуктивности и устойчивости. Кроме того, барьером для включение в такую работу является существующая установка на скептическое отношение к тому, что гуманитарии  вообще, а социология в частности способна на какие-то либо реальные прогнозы.  

Пессимистические ожидания инициаторов эксперимента заключались в том, что вследствие вышесказанного группы утонут в непродуктивной дискуссии по поводу того, что считать сетью вообще, уйдут в абстрактные рассуждения о принципиальной невозможности планировать и предсказывать  отношения между людьми и сетевые взаимодействия в особенности, забудут, что речь идет не о научной тусовке, семинаре, проектной работе или общественной организации, а о конкретной профессиональной сети, для решения определенного круга задач. Но главное опасение состояло в том, что участники групп, постараются уходить от  неудобных сетевых вопросов к ним лично по оценки собственных потребностях в данной сети, своих материальных и нематериальных ресурсов для сетевого трансферта и взаимообмена, а также необходимости дать оценку ресурсного потенциала инициаторов сети и их системообразующих организаций. 

 

Однако, вопреки этим объективным барьерам, как выяснилось, методика "длинного стола" позволила, если их не устранить, то явно снизить их деструктивное влияние.

Гипотеза здесь в том, что к довольно жесткой форме групповой работы по актуализации своего    

знания и исследовательского опыта по теме, который диктует метод, прибавилось навыки, обусловленные нашей культурой,  работы в условиях цейтнота и  аврала, общей неопределенности, хронического дефицита ресурсов, а также драйва (когда "глаза загораются")  участников по поводу нахождения выхода из неразрешимых проблем с учетом соревновательного момента и общей цели.  Та же свою роль сыграла междисциплинарность состава "длинных столов" (социологи, историки, географы, математики, психологи, филологи) и их желание не замыкаться в границах своих дисциплин, благодаря особой атмосфере научного поиска и доброжелательности, которой славится БШ. 

Короче, если удается достигнуть ясности цели при объективном ограничении времени, то наши исследователи самозатачиваются на креативный прорыв в решении задачи нестандартным способом.   

А может сказалась мистическое влияние Ольхона, известного места для паломничества 

бурятских и тувинских шаманов и буддийских монахов :)

 

В результате были построены две довольно оригинальные модели сетей, одна из которых через "ведущую метафору сети" позволила выявить и обосновать реальный риск трансформации сети после ее "запуска" в  общественное  движение, где задачи профессионального роста участников ( совместная проектная деятельность, обмен опытом, умениями, знаниями и информацией, создание референтных групп "незримого университета", ресурсов для интеллектуальной и моральной поддержки и защиты ученого) отходят на второй план. 

Другая "трехвекторная" модель сети, несмотря на мнимую  простоту, позволяет довольно определенно представить себе субъективную мотивацию и  установки на участие в сети до начала ее старта и факторы, которые могут на них повлиять в ту или иную сторону,  и которыми, в принципе, могут управлять "архитекторы сети".  

Более того, если прогноз на то, сколько останется к концу года  из числа тех, кто "дал зуб" за то, что будет так или иначе принимать посильное участие в данной сети, получит подтверждение, то можно говорить о появлении относительно простого и эффективного  инструмента для прогноза устойчивости профессиональных сетей, одновременно погруженных в реальные и виртуальные взаимодействия (оффлайн и онлайн коммуникации).   

От себя, как ведущий "длинного стола по сетям", хочу выразить свою благодарность всем участникам БШ за доверие ко мне (участие в таких экспериментах всегда риск), за их открытость, профессионализм, творческий подход к делу и надеюсь на то, что наши профессиональные и человеческие отношения, которые сложились на школе  сохраняться в любых сетевых и не сетевых форматах.   

С уважением к Вам. Илья Штейнберг. 

 

Проблема подготовки и оценки интервьюера в качественном исследовании по высокотехнологичной проблематике.

     Здравый смысл говорит за то, что лучший вариант – это когда исследование по теме, требующей, например, технических знаний в области создания программных продуктов, проводит эксперт в данной теме, знающий специфику производства и продвижения продукта, терминологию и т.п., но еще вдобавок,  владеющий инструментами сбора и анализа качественной информации. 

Иногда "заказчик", теряя терпение в попытках объяснить "интервьюеру"   особенности производства своей продукции или услуги, требования к персоналу, саму суть возникающих технических, маркетинговых и законодательных проблем, предлагает исполнителю: " Давайте, обучим наших сотрудников, как брать интервью и проводить их анализ,  и они узнают и поймут все, что нужно".   

Итак, проблемная зона в этом вопросе организована вокруг  профессиональной компетенции интервьюера в теме исследования и в уровне владения им методом сбора информации, например, инструментом глубинного интервью фокус-групп или наблюдения, схемами анализа и т.п.

У анкетера в количественном исследовании эта проблема остро не стоит, т.к. ему нужно просто получить ответы на все вопросы анкеты и надежно их зафиксировать в формализованной форме, не вдаваясь в их смысл, без учета контекста ответа. Это проблема разделения труда и меры ответственности за конечный результат. Не он придумал вопрос, не он будет анализировать ответ, не он отвечает за итоговый отчет, где будут подтверждены или опровергнуты гипотезы, найдены взаимосвязи описан и понят механизм данного феномена.

           Однако, практика говорит о том, что часто качественные интервью проводят не эксперты в этой области, а социологи, и  что удивительно, нередко получают релевантную задача исследования информацию.

За счет чего?

        В большинстве случаев это зависит от правильной постановки   этих задач в данном исследовании. Если будут стоять сугубо выяснение технических аспектов проблемы развития производства, то социолог вряд ли будет продуктивен.   Другая сторона его эффективности зависит от адекватной теме  подготовке исследователей и организации всего процесса исследования. Иными словами, если он правильно "заточен" под тему исследования и владеет профессиональными знаниями и умениями в качественных методах социологических исследований, то риск услышать от "заказчика" фразу: "Я это все знаю без всякого опроса, ничего нового, чтобы помогло мне решить задачу я так и не увидел", будет существенно меньше.  

        Тезис 1. "Качественный исследователь" может не обладать профессиональными знаниями эксперта в данной области, но он обладает профессиональными знаниями в методах сбора и анализа информации, а также  знаниями о социальных процессах и явлениях.

        Итак,  социолог, не будучи   экспертом  в области  высоких технологий, может быть эффективен поскольку решает задачу не выяснения технических причин производства, а выяснением как и зачем респонденты решают или не решают эти проблемы, как они их видят, что способствует или препятствует  желанию их преодолеть. Т.е. он занят человеческим фактором и в этом вопросе он должен быть экспертом. 

        Сыщик,  распутывающий мотивы преступления в цеху, на транспорте, в банке, в ресторане, не явл. экспертом в этих областях деятельности, поскольку решает иную задачу. Понять мотивы поведения, собрать факты, восстановить картину событий и ее участников. 

        Социолог отличается от сыщика тем, что компетенция детектива понятна и однозначна, а социолога не вполне ясна. С другой стороны социальные проблемы тесно связаны со спецификой деятельности индивидов, зависят от институциональных факторов определяющих характер проблемной ситуации, знать и понимать которые необходимо. 

        Выход видят в специализации исследователя на определенной теме, либо его предварительной общей подготовке в "технической стороне вопроса", либо обучении в процессе полевой работы.

         Однако, основа успеха в решении этих задач зависит в основном от общей исследовательской культуры, как уровнем владения инструментами критико-аналитического мышления, техниками сбора и анализа первичных данных, умением находить экспертов в данной теме, грамотно построить выборку, позаботиться о надежности и достоверности результатов исследования и еще многом другом, что является теоретическими и практическими  составляющими элементами данной профессии. 

Индивидуальные исследовательские стили социолога в поле

Зачем нужно знать свой стиль полевого исследователя?

«Учитывать индивидуальные особенности при обучении специалистов….», «помочь развитию индивидуального стиля исследователя ….». Мы часто слышим эти призывы на любом занятии, где обучают методам полевой работы исследователей в т.ч. и социологов.

Возникает вопрос о том, так ли это  нам нужно для производства исследования? Может лучше всего иметь гибкий (неопределенный, «миксовый») стиль, применимый к различным полевым ситуациям?

Наверно, это бы было неплохо, иметь такой гибкий стиль. Однако практика показывает, что это большая редкость не только, когда социолог «сложился» как исследователь и приобрел свой индивидуальный почерк, который заметен невооруженным глазом и «изгибаться» по ситуации уже требует усилий. Это невозможно даже на первых шагах профессиональной деятельности, когда кажется, что никакого стиля нет, а есть только индивидуальные особенности.

Речь идет об закрепленных процессом социализации в каждом из нас привычных стилей общения и способов объяснения мотивов поведения других и картины мира в целом. Увидеть их и тем более осознать, требует специальных усилий, либо попадания в ситуации, где тебе предлагают поразмышлять о  том,  «почему ты такой, всегда подозреваешь (доверяешь), «докапываешься» («никогда не переспросишь») и т.п.

Умом все понимают, что к каждому респонденту нужен свой подход, что существую разные способы интерпретации социальных фактов. Любой исследователь скажет, что он все это учитывает. Но так ли это на самом деле?

Типология индивидуальных стилей полевого исследователя

Для того, чтобы понять, что у тебя за «индивидуальный стиль», неплохо бы знать, какие типы «стилей» в принципе существуют. Тогда легче провести идентификацию, отвечая на два вопроса: « Чем это похоже на меня или чем это отличается?»

            Для начала нужно  определиться с тем, что это такое «индивидуальный стиль исследователя» и как его можно увидеть.

Предлагаю обозначить его следующим образом: Индивидуальный стиль  – это устойчивые паттерны поведения социолога в процессе полевого исследования на всех его этапах от его замысла до финального отчета.

Это включает его «привычки» в построении гипотез, формулирование вопросов, установление контакта с респондентом, манеру ведения интервью, а также преобладающие установки в   процессе описания и объяснения социальных феноменов.

Проблема видится в том, что понять свой исследовательский стиль довольно сложно, а тем более научиться его корректировать в нужном направлении. Для этого нужна необычайно развитая методическая рефлексия или заинтересованный взгляд со стороны, а лучше их комбинация.

Представляемая здесь типология стилей полевого исследователя основана на многолетних наблюдениях за участниками «длинного стола», который представляет собой, кроме способа проведения встреч рабочей группы,  метод активизации рефлексии личного исследовательского опыта и обучения ремеслу полевого исследователя.

Особые правила поведения участников «длинного стола», позиция ведущего, и главное, фиксация всего происходящего в протоколе, на основе аудио или видео записи встреч, дает возможность для анализа поведения исследователей на разных этапах полевой работы.

Наиболее ярко индивидуальные стили проявляются в вопросах, которые участники задают друг другу и в интерпретациях полевого материала. Когда работаешь с группой больше 2-х недель, возникает ощущение, что ты уже можешь догадаться,  какой и от кого прозвучит вопрос, как будет прокомментирован ответ респондента и т.п. Так и происходит в большинстве случаев. 

Это не означает, что исследователь всегда действует предсказуемо. Выводы и комментарии могут быть неожиданными, но их стиль может быть узнаваем. Кто-то будет искать яркую форму для описания, кто-то буднично приводить факты или стараться подойти к теме с разных сторон и т.д. Точнее будет сказать, что индивидуальный стиль это склонность к определенному способу поведения исследователя при интерпретации информации, манере задавать вопросы или выслушивать ответы.

Какие стили полевого поведения чаще всего мы видим «за длинным столом?

             Как уже было сказано, исследовательский стиль наиболее ярко проявляется:

 1) при задавании вопросов участниками стола друг другу при обсуждении «поля», т.е.  представлении и интерпретации первичных данных (ответов респондентов, описании ситуации интервью и т.п.) другими исследователями;

2) при интерпретации  собственных интервью и наблюдений.

            Как это происходит за «длинным столом»?

Например, представитель стиля, который мы условно обозначим, как «психолог» говорит о том, что его респондент «получил хорошее общее образование», потому что считает, что его «учили замечательные учителя». Он «не скучал на уроках» и «сам, без репетиторов поступил в вуз». Если за «столом» находиться исследователь, который в нашей типологии проходит как «фактолог», т.е. коллега постоянно озабоченный фактами времени, места, деталями событий и т.п., то он непременно будет задавать уточняющие вопросы «по факту». Например,  наличие «регалий» у учителей для подтверждения их авторитета. Спросит о том, «не скучно» ему было на всех уроках или только на определенных и каких именно. Он отличником был или как? В какой вуз поступил респондент,  и какой там был конкурс?

     «Психолог» наивно спросит, а разве это так важно, ведь хорошее образование вещь относительная, важно, как сам человек про это думает. Это  вызовет возмущение у «фактолога», который полагает, что важнее собрать факты и их самому взвесить, чем полагаться на самооценку респондента. Налицо конфликт порожденный разными исследовательскими стилями сбора и обработки первичной информации.

       Такие дискуссии часто приводят к тому, что в последствии «психолог» в поле интересуется фактами, а «фактолог» спрашивает о «чувствах». Значит стили могут корректироваться, в известных пределах, если это признается существенным для дела.

 Поэтому свою склонность к тому или иному исследовательскому стилю, мне кажется, будет полезно знать.

Итак, после анализа записей работы несколько десятков «длинных столов» за 4 последних года, удалось выявить 7 типов по характерным вопросам, которые задают представители разных стилей за «длинным столом»:

 

Фактолог/ Конкретизатор Упрямое требование «фактов» и их беспристрастное взвешивание	«А сколько он получает?» На какие оценки закончил школу? Как вы узнаете, что живете лучше, по каким признакам? Говорите, что нет работы, а, сколько раз пытались, куда , когда?
Институционалист Поведение определяют «институты», которые диктуют нормы и правила	Почему он сказал, что «должен»? Кому? Родителям, семье, государству? Кто ему сказал, что надо именно так  делать? Почему он считает, что государство обязано дать работу?
Программист Есть люди судьбы и люди биографии. Первые плывут по течению и надо знать их русло, другие живут по своей программе.	Как было заведено в семье? Кем хотели стать? К чему стремились? Вешает ярлыки: пофигист, бюджетчик и проч.
Психолог Главное в понимании людей не факты, не ситуации жизни, а ее восприятие и отношение к ней этих юдей	Как к этому относиться, какие чувства испытывает? Как сам оценивает? Что
Пониматель В поле главное понимание – после поля объяснение. В беседе постоянно резюмирует, переспрашивает, уточняет. Понимание для него –  это своеобразный инсайт между исследователем и респондентом. Придает большое значение факту появления нового знания между ними в процессе интервью («вот, теперь я наконец понял, что это значит»).	:  «Может это случилось с вами не случайно, может вы сами этого хотели?» «Вот, теперь я наконец понял, что это значит». Вы имели  в виду, что…..?»
Археолог Интерпретация возможна только в контексте предистории события.	Когда началось? Что было до этого? А что потом? Это новая проблема или она была всегда? Как решалась раньше?
Дознаватель Главное – это поиск недостающего звена для объяснения поведения. Фиксирует противоречия, ищет мотивы и заинтересованные силы.	«Кто мешает или помогает, зачем это надо? Говорите, что хотите взять землю, а не можете, почему? Вы разорились или вас разорили? Кто выигрывает в этой ситуации?».

Заметки о курсах качественных методов в ЦСПО 02-03.2012

Заметка 1.  Испытание методической компетенции.

Для обычного полевого исследователя, не ведущего регулярно лекции и семинары, участие в курсах повышения квалификации для  вузовских социологов в качестве «преподавателя», наверно, эквивалентно аттестации на свою методическую компетентность. Но не только в смысле владения методом, а скорее в плане наличия у себя «метода по обучению методу».

           Вроде бы знаешь, что делаешь, что получается или не очень, а вот «объяснить» или тем паче «научить», да еще тех, кто сам «учит» этому других…. . Это как читать проповедь проповедникам.

Ладно бы еще  для конкретной задачи, а тут надо «вообще», «чтобы имели представление о разных подходах»  и «умели на практике» и т.п.   Это как вытащить из окопа уже обстрелянного и более менее научившегося воевать  бойца и сразу отправить на парад… .   Тут нужна другая компетенция, другие навыки.

Для меня это мероприятие как ходовые испытания корабля. Чтобы о себе не думал на «берегу», плавание покажет, что в результате сотворил. А по ходу дела не всегда и не все  можно исправить.

Поэтому, продолжая размышления о «методе по обучению методу», не могу игнорировать его очередные «ходовые испытания» в феврале сего года в ЦСПО, которые для меня на этой площадке, наверно,  уже седьмые по счету.

Заметка 2.  В чем разница с предыдущими курсами?

Во-первых, по аудитории.  Традиционно  состав аудитории по целям присутствия на занятиях состоял из  тех,  кто приехал только за «повышением своего преподавательского мастерства» в плане чтения у себя курсов по методам (основная часть) и тех, кто озабочен в первую очередь производством своего собственного исследования качественными методами  для «защиты» и проч. квазинаучных дел. Особняком стояла  небольшая группа опытных полевых исследователей и тех, кому  данные методы нужны «не для галочки», а под конкретную исследовательскую задачу. 

На этот раз эта типология не сработала. Больше половины  «курсантов» представляли  собой «совместителей», которые были настроены заниматься всем сразу. Они с одинаковым интересом слушали мои методологические отступления, полевые байки (случая из практики) и активно пытались приспособить увиденное и услышанное к своей теме.

Их можно было назвать преподавателями-исследователями, которые стремятся совместить преподавание с активной исследовательской работой,  если бы институциональные возможности на местах способствовали такому  совмещению.  Возникли две конкурирующие гипотезы на этот счет. 1) Все объясняет конкурс 4 чел. на место и грамотная селекция организаторов. 2) В вузах начались процессы, которые повышают спрос на такое «совмещение».

 Во-вторых, появилось больше заинтересованности в овладении ремеслом исследователя, как умению «что-то делать руками» и критический прагматизм по отношению к «мастерам игры в умные слова».

В третьих, уровень «знаний о методе» еще более стал отличаться от  умения применять этот  метод на практике, за счет относительного роста первого и стабильно учебно-тренировочного  уровня последнего. Хотя давно не наблюдается более никакого трепета и придыханья при произнесении слов «дисурс-анализ», «осевое кодирование», но и предложение непосредственно сделать это на своих собственных транскриптах, по- прежнему у большинства присутствующих вызывает растерянность и ступор.

Заметка 3. Что огорчило и что обрадовало?

         И на этот раз не было видно особых подвижек в ОПП (общей профессиональной подготовке) социологов. Как у спортсменов ОФП в виде общего развития «организма» (нет смысла обучать гимнаста трюкам на перекладине, если он не умеет на ней подтягиваться и координировать свои движения), так и у социолога есть свое ОПП для продуктивного использования качественного метода. Это необходимый уровень развития по меньшей мере трех навыков: критико-аналитического  мышления, рефлексии своего личного опыта и умение работать в группе.

Проверяется просто. Процедура называется «ежинный тест». Это  групповая оценка ключевого вопроса для исследовательского интервью. Если вопрос, который ставит исследователь, другим   участникам обсуждения, на их взгляд,   не представляет научного интереса («это и ежу понятно»), то тест не пройден. Здесь мы наблюдаем проявление «автономности мышления», навыков рефлексии («внутренний диалог исследователя»), навыки групповой работы, как умение взаимодействия с респондентами в поле.

 Здесь закладывается большинство успехов и неудач исследователя. Обычно это называют частью программы полевого исследования. Однако  не убиваемое  убеждение, что для качественного исследования в силу его «разведовательного», «предварительного» и проч. характера, она не столь необходима как в количественном, делает ее для большинства формальной процедурой.  

Все выглядит так. Задается тема, набрасываются вопросы (как бы «гайд»), потом начинается полевая работа, где вопросы уточняются, изменяются и проч. Короче, «обоснованная теория» в действии, как это представляется тем, кто не имеет необходимого опыта последствий такого подхода.

Хорошо, когда у тебя есть достаточное время для «выращивания снизу», а когда его нет? А если с эти ценным информантом больше не удастся встретиться? А если эксперт не захочет говорить с неподготовленным исследователем?

      

Что обрадовало, удалось  показать, что это не так. Как говорят, не было бы счастья, да… .   Одна из участниц моего «практикума полевого исследователя» не успела физически  подготовить вопросник к интервью с экспертом, который перенес время встречи. Однако, к ее удивлению, все оказалось не так плохо, как могло быть. Она получила довольно полные ответы на свои вопросы. Конечно, много зависело от самого эксперта, но этого  не достаточно. Если бы на ее месте был просто интервьюер, то без гида интервью он бы просто не знал, о чем спрашивать, не говоря уже, как реагировать на ответы.

Но у нее был проработанный на «длинном столе» ключевой вопрос темы, первичные гипотезы, которые дают возможность уточнять и развернуть ответы информанта. Поэтому удалось выяснить личную позицию эксперта, заинтересовать его темой, задавая нетривиальные вопросы, показывающие уровень знания исследователя, в итоге получить релевантную информацию, увидеть парадоксальные точки зрения на свою проблему и т.п.

  

           

О социологии как творческой профессии (соц.байка)

      Недавно, довелось пообщаться с группой волонтеров из числа старшеклассников и студентов. Был удивлен их единодушию по поводу того, что социология - это профессия творческая, а опрос, интервью, работа со стат.данными - это так, как санитарка собирает анализы у больных.   Вот потом, "настоящий социолог" будет "смотреть", "делать выводы", "объяснять"....
     Всегда думал, что соотношение элемента творчества и рутины в социологии не больше и не меньше, чем в других профессиях, не важно, относятся ли они к творческим или не творческим. В связи с этим. вспомнилась не столь давняя история. Диалог воспроизвожу по памяти, примите как байку.

     Один из моих коллег, активно занимающийся  исследовательской деятельностью неожиданно предложил мне поработать в его центре, хотя бы временно.
      Я был озадачен, т.к. года два  назад он гордился тем, что он наконец-то избавился от «балласта» сотрудников «без огонька в глазах», которое остановились в своем творческом росте, «погрязли в рутине». Теперь, с удовлетворением говорил он тогда,  в его проектах сплошь молодые амбициозные люди, стремящиеся к творческому росту, постоянно выдвигающие новые идеи и т.п.
     И в чем дело, спросил я его. Ответ показался мне забавным. Знаешь, сказал он, сейчас, когда у меня все творчески выросли, выяснилось, что работать некому.
     Дело не в нехватке исполнителей, их найти не проблема, а в исследователях, которые представляют социологию как возвышенное занятие по созданию новых теорий и концепций, оригинальных интерпретаций, ярких выступлений на симпозиумах, написание «нетленок» и т.п. Все силы уходят на попытки понять,  как это сделали наши корифеи и повторить их успех.
     Ну, ответил я ему, это же то,  что тебе было надо. Это здоровые научные амбиции и т.п., чем плохо?
     Ты не понял, сказал он, я не против амбиций, но мне нужна от них самая простая и самая основная вещь – желание и умение находить и объяснять взаимосвязи между фактами, а для этого самостоятельно копать и копать первичку, пока не докопаешься. Если очень повезет, тогда тебе и симпозиум и книжки, Мне кажется, что они это не понимают или не любят копать или их научили представлять наше дело как именины интеллекта. ….
      Вот ты всегда при встрече  какие-то дурацкие  байки травишь  о том,  как лазил по полям, с кем встречался,  что спросил, что ответили, что понял и не понял, а не где на какой тусовке был,  как там выступил, где напечатали …. . 
       Я как-то не нашелся с ответом. Мне всегда казалось, что я про все это тоже охотно говорю, мне не безразличны и выступления и публикации.
Ну, что же, в таких случаях есть универсальный ответ  - так уж сложилось. Однако, действительно забавно.

Искренность респондента в глубинном интервью

          Вопрос о том, как понять, искренен ли респондент в интервью задают нам на "школе" довольно часто. Озабоченность исследователя здесь понятна. Особенно в случаях, когда этот респондент относится к категории «труднодоступных» и для организации интервью было потрачено много сил и времени.
     Наибольшие проблемы создают две ситуации: а) когда респондент откровенно уходит от ответа, при этом у исследователя создается впечатление, что он даже не беспокоится, поверят ли ему или нет; 2) когда неискренность выявляется после интервью при анализе транскрипта, когда поправить уже ничего нельзя. 
      Думаю, что нет необходимости заниматься перечислением рекомендаций типа «10 признаков распознавания лжи у собеседника». Этими рекомендациями полны полки книжных магазинов и сайты Интернета.  Проблема с их применением та же, что и с рекомендациями, «как стать счастливым и богатым» или выучить иностранный язык за две недели.
        Для того, чтобы ими можно было действительно воспользоваться нужна «общая физическая подготовка» и система выработки у себя необходимых навыков и умений от элементарных до более сложных, которые необходимы для выполнения этих рекомендаций.
       Пример из обучения стрельбы из винтовки. Вам не имеет смысла давать рекомендации по учету скорости ветра при прицеливании или советы по стрельбе в условиях  разной степени освещенности цели, если вы не умеете плавно нажимать на спусковой крючок и задерживать дыхание в момент выстрела. Надеюсь, все понимают, что знать и уметь – это довольно разные вещи.
          Пример из проведения интервью. Вам мало помогут рекомендации по выявлению лжеца по наличию «скрещенных рук и ног», «прикрывания  рта рукой», «почесывания носа или ушей», если вы не обучены навыку «калибровки», т.е. отделению привычных для собеседника поз и жестов от символичных. У вас  также должен иметься автоматический навык полевого исследователя заменять оценку поведения респондента его  описанием и «неполным пониманием», а объяснение и выводы оставлять для последующего анализа.
       Даже такой «верный признак» неискренности как «избегает смотреть в глаза» может  привести вас к поспешным выводам. Есть люди, которые редко смотрят в глаза в силу индивидуальных особенностей или специфической культуры. Например, в криминальной субкультуре прямой взгляд в глаза – это демонстрация вызова. Довольно много традиционных представлений в разных культурах, что смотреть прямо  в глаза  – проявление невежливости и невоспитанности, а настоятельная просьба посмотреть в глаза – это обвинение в лживости.
        С другой стороны опытные лжецы, как правило, имеют ясный и твердый взгляд и в целом выглядят как очень открытые и искренние собеседники. Поэтому, как показывают исследования,  аудитория газет и  радио более  критична, чем  аудитория ТВ.

Исходя из этого:

Общее замечание.
      Согласно существующим теориям лжи для ее использования в коммуникациях есть две основные причины. Звучит вполне банально. Лгут либо для чего- то или от чего-то. В нашем случае – это избежание неприятных последствий от передачи информации исследователю, либо желание добиться определенной цели в интервью, которую трудно достичь с помощью достоверной информации.  
     Соответственно до встречи с респондентов мы должны задуматься над двумя вопросами: 1) Представляет ли сам факт согласия на интервью определенную опасность для респондента?  2) В каких ответах он может быть заинтересован?
    Результатом этих раздумий является текст введения в интервью, где проясняется, кто такой исследователь и почему он задает такие вопросы, как они будут использованы и кто или что гарантирует, что информация не повредит репутации, не будет передана в третьи руки (если это важно) и т.п.
     Другим документом является текст с предварительными гипотезами относительно ожидаемых и неожиданных ответов на ключевые вопросы исследования с первичными объяснительными моделями таких ответов. Это даст возможность в процессе интервью обнаружить признаки ухода от определенных тем или стремление представить событие в определенном свете и т.п.
    
    В случае, когда мы сталкиваемся с открытым отказом отвечать на определенные вопросы или вы чувствуете, что вами пытаются манипулировать путем дезинформации, то мы имеем два варианта. Задавать вопросы, где для респондента очевидно, что проверить информацию не составляет труда. Второй вариант связан с предложением рассказывать только то, что он считает возможным для себя или нужным для пользы дела.
    Здесь важно отметить, респонденты, которые отказываются отвечать на определенные вопросы или дают понять, что будут говорить то, что «положено говорить», могут представлять интерес для характеристики данного института. С их  помощью мы можем узнать, что принято и не принято обсуждать, как нормативно говорят о проблеме, какой образ стремятся создать у собеседника и т.п.
   
        Относительно вопроса о включении интуиции при распознавании неискренности респондента. Здесь мы должны понимать природу интуиции. Метафора закрытой двери в подсознательное, которая не приоткрывается произвольно,  может дать представление об этом инструменте.  Для исследователя здесь важны, мне  кажется,  два обстоятельства: 1)Это его степень доверия к своей интуиции, подкрепленная опытом успешного использования в общении с людьми. 2) Это навык культивирования принятия интуитивных решений, догадок и т.п. на основе имеющейся «базы данных», которая находится за дверью бессознательного.
     Примером является то, что полевой исследователь называет первым впечатлением, когда, только увидев своего респондента, он говорит: «Я сразу почувствовал, что «попал» .Иногда это бывает уже по ходу интервью, когда «внешних признаков вроде бы и нет, а стойкое ощущение, что вешают лапшу появилось». Некоторые «полевики» указывают на появление в этих случаях разных телесных ощущений. У кого-то возникает безотчетное желание убежать от респондента или, наоборот, «стукнуть его чем-нибудь». Кто-то чувствует  «тяжесть на плечах», «першит в горле» и т.п. 
    Психологи, конечно, найдут объяснение этим феноменам, но для нас важно, что есть исследователи, которые каким-то образом научились фиксировать, запоминать и доверять своему телу в процессе интервью. Мы знаем несколько упражнений, которые могут помочь развитию этой способности. Одно из них «Ключи к респонденту, мы используем на наших занятиях в школе –студии, но есть и другие, о которых мы только слышали, но не довелось встретить людей, которые их использовали на практике.

Что показывает ваш личный исследовательский опыт?