Простые факты добывать не просто

Дорогие коллеги! С наступающим Новым годом! 

     

    К ритуальным пожеланиям здоровья, счастья и благополучия в Новом году, хочу еще пожелать вам удачи в ваших  «полях», где мы все вместе,  как умеем и можем, собираем простые научные факты.

     В уходящем году  почему-то чаще, чем в прошлые годы мне приходилось слышать, что «ваша социология,  как наука призванная объяснить общество, оказалась не состоятельной, потому что она не смогла предсказать нац. конфликты, религиозные войны, экономические катаклизмы, последствия тотальной информатизации»  и т.п. и т.д.

     Я обычно уклоняюсь от дискуссии на эту тему, Сомнения в состоятельности научной дисциплины   еще не повод  отказываться от полевых исследований.  Все, как раз наоборот. Именно  недостаток простых научных фактов,  пригодных для анализа и есть причина слабой аналитики, а соответственно провальных прогнозов, на которые указывают критики.   Это один из ответов на их болезненный вопрос: « Ну и что вы социологи значимого сделали за 26 лет после прекращения тотального контроля «партии и правительства»  в сфере  гуманитарных наук?»

    

    Информация – это еще не научный факт, пригодный для анализа. Фактом его делает проверенная методика сбора и обработки информации,  верификация первичных данных, протокол исследования и  теоретическая рамка, которая позволяет видеть, то, что видят все, но при этом думать по- другому. Иначе Копернику никогда не пришла  бы в голову гелиоцентричная идея, когда все видят, что солнце движется по небу, а не наоборот. 

     Для построения гелиоцентричной модели нужны были новые факты и их осмысление, нужны новые методы исследования и новые инструменты.   Потому  что,  суть научного исследования – это пересмотр устоявшихся представлений в свете новых фактов, как мы можем прочесть в Уэббстерском словаре, изданном в  начале прошлого века.

    Пересмотр  теоретических концептов  Дюргейма, Зиммеля, Вебера, Маркса, Гуссерля и других классиков в свете новых фактов  – это не отказ от них, а надежная опора для продвижения дальше к пониманию  изменений в обществе, но именно, опора, а не готовый инструмент для анализа событий  в быстро меняющемся современном  мира. 

     Задача сбора «простых фактов» всегда была проблемой в науке. В те же 30-е ХХ века Курт Левин объяснил потребность в сборе простых фактов  здоровой реакцией на бесплодное философское и спекулятивное теоретизирование, которое захватывает науку  в моменты ее кризиса.

     Но простые факты собирать не просто.  Нужны адекватные инструменты для их добычи и те, кто умеет ими пользоваться. Нужны полевые исследователи, которые принесут эти «простые научные факты»  кабинетным ученым, задача которых, на их основе, «объяснить общество».

      Избыток информации, как и ее недостаток, серьезно осложняют добычу простых фактов, что сегодня наглядно демонстрирует информационный океан Интернета.

     Один из способов  создания инструментов для сбора простых фактов и подготовки полевых исследователей, умеющих их использовать  - это метод «длинного стола», который опирается на неоконтианскую традицию в науке, на понимающую социологию, на феноменологию и другие известные методологические концепты. И, конечно, «длинный стол» - это продолжение гуманистического направления в науке, и частности,  совершенствование  методологии «двойной рефлексивности»  основателя метода «длинного стола» Теодора Шанина.

     Хочу поблагодарить всех участников «длинных столов», которые в этом году проходили   в  Иркутске, на о. Ольхон, что посреди Байкала, в Благовещенске, Самаре, Саратове, Твери и Москве.  Без вашей помощи и искренней заинтересованности в создании метода по «производству исследователя в процессе самого исследования» («метода по обучении методу») , эта работа  была бы невозможна. Отдельное спасибо нашим «мужественным лабораторным кроликам» - участникам  моих мастер-классов, которые  бестрепетно отдавали себя и свою тему исследования  для наглядной демонстрации упражнений и тренажеров в ходе работы  «длинного стола».  

      

      Для Ф. Бекона метод – это фонарь освещающий путь к истине. Для Р. Декарта – это простые и понятные способы решения конкретной задачи. Мне очень хотелось совместить в работе «длинного стола» высокую миссию по освещению пути освоения качественными методами исследования,  с набором  доступных способов, которые помогут приобрести навыки и умения использования   их на практике.  

      Из ваших отзывов я понял, что каждый из вас искал на занятиях что-то свое. Кому-то важно было найти  что-то новое, что заставит задуматься,  кто-то, наоборот, искал подтверждения своих  идей. Кому-то были важны конкретные примеры и забавные случая из практики полевого исследователя, конкретные приемы развития навыков и умений и алгоритм действий. Немногочисленная, но очень требовательная и искушенная в полевой работе часть участников наших занятий, рассматривала их как возможный способ  решения своих исследовательских  задач.

       Я буду очень рад, если хотя бы один пункт из этого списка для вас состоялся.  Кто-то понял логику организации исследования, кто –то особенности выборки или гипотезы, усвоил структуру интервью, разобрался, зачем полевой дневник. Буду доволен, даже, если кого-то просто позабавили наши «ежинные тесты» и другие странные  задания и упражнения  по развитию рефлексивности и «автономности мышления», да хоть бы и мои байки из опыта наших экспедиций, которые больше похожи на анекдоты из жизни.   Хотелось бы  верить, в то, что как вы пишите, что"  это для меня были самые интересные и интенсивные занятия по методу" и т.п.

Но я  хотел показать путь. 

Искренне ваш 

Илья Штейнберг

Гиптеза в качественном исследовании как "энергия заблуждения"

        При моих не очень частых встречах со студентами три вопроса преследуют меня как повторение одних  и тех же событий у героя фильма "День сурка".  Это противопоставление количественных и качественных методов с вопросом, "что же лучше?"; "сколько нужно респондентов для глубинного интервью?" и "как идти в поле без гипотез?".

       Я уже писал, что в качественном исследовании, тот, кто говорит, что идет в поле без гипотез, либо признается в наличии синдрома раздвоения личности, одна из которых временно впала в кому, а другая только родилась на свет и поэтому обладает "незамутненным взглядом ребенка" и сознанием как "чистый лист", либо просто указывает на опасность предвзятости, необходимость рефлексии устоявшихся представлений и критичного к ним отношения, либо сам не понимает, что говорит. 

Особенно забавно видеть человека, который гордо заявляет, что идет в поле без гипотез, одновременно предлагая обсудить его вопросник (гайд), который он подготовил для респондента. Попробуйте придумать 20 вопросов, за которыми не стоит не одна гипотеза  и вы поймете, что столкнулись с клиническим случаем.  

      

 Но я бы хотел поговорить не об этом, а об особенности самой гипотезы и ее функции в качественном исследовании. 

  

Гипотеза – это вероятность события или явления.

Г – это неполное знание. Мы делаем предположение, что с большей или меньшей вероятностью, это событие произойдет или не произойдет, что изменение в поведении  объекта исследования пойдут в определенном направлении и т.п.  

  

Большинство определений научной гипотезы указывают, что это предположение, которое выглядит непротиворечивым и вполне возможным, т.к. оно опирается на уже имеющиеся знания и опыт исследователя, предварительное изучение предмета исследования, т.е. она как-то научно обоснованна.

Но вот парадокс. Почему-то самые интересные исследования, которые мы проводили,   имели  самые маловероятные и необоснованные  гипотезы.

Сейчас, в одном из проектов, где я помогаю «поставить исследование», нацеленное на выявление природы «волонтеров снизу», это еще раз нашло подтверждение.  "Волонтеры снизу" - это одно из обозначений  неформальной самоорганизации  населения для безвозмездной деятельности по решению жизненно важных проблем. В данном случае  - это объединение активистов в отряд  для поиска пропавших детей, стариков и т.д.Противоположным примером будут волонтеры для олимпийских игр, которые "сверху" мобилизованы, отобраны, обучены, управляемы и т.д.

Интересна судьба одной из маловероятной гипотезы о том, кто по каким причинам идет  в такие объединения.  Звучала она так: «пристроить свою собачку, которую ежедневно выгуливаю  для полезного дела». Наш «длинный стол» на этапе «до поля» со смехом занес это предположение в протокол «идей для развития креатива участников».  Это категория появилась  у нас из  методик « мозгового штурма», где самые безумные идеи могут натолкнуть на мысль, породить полезные аналогии и проч.

Однако развитие дальнейших событий показало, что тема «пристроить свою собачку»  в мотивировках реальных участников поискового отряда встречается довольно часто, что побудило вернуться к протоколу и взять эту гипотезу для проверки.  Выяснились действительные интересные вещи из практики «поисковиков». Оказалось, что «собачки, одновременно нужны и не нужны», что не очень понятно с т.з. здравого смысла.

«Собачки, то нужны, но лучше бы без хозяек, которые создают больше проблем в поиске пропавших, чем реально помогают». Т.е нужны специально обученные собаки и кинологи со спец. подготовкой. Без этого в лесу и на болотах нередко приходиться искать уже эту «даму с собачкой», а не только тех, кто был целью поиска.

Это выводит на серьезную социальную проблему волонтерства – подготовку кадров, требования  к отбору в общественные организации, которые по определению должны принимать всех желающих без ограничения, т.е. быть открытой (без фильтра на входе) и безмасштабной системой. Устройство взаимодействия с профильными гос.учреждениями (МЧС, УВД, ЛПУ) и т.д.

Вот и выходит, что в исследовании на этапе «в  поле»самое интересное , есть самое  маловероятное на этапе  «до поля» , т.е. подготовке к нему. А мы зачастую являемся свидетелями довольно тривиальных предположений на грани «доксы", а от моловероятных гипотез сурово отворачиваются и, что самое печальное, их не фиксируют в протоколе исследования. . 

Я согласен, что для социологического исследования гипотезы могут выглядеть довольно скучно, особенно в количественных. Но почему это надо делать в качественных, где гипотеза – это лишь отправная точка исследования, «дебютная идея». Зачем убивать интерес к исследованию,  не успев «отплыть от берега», проверяя то, что "и ежу понятно".

Исследователь заточен на преодоление вероятности с помощью силы доказательства ее возможности или «энергии заблуждения», как говорил Лев Толстой.

Первый контакт с респондентом при «входе в поле» в качественном исследовании

Обычно, когда говорят о входе в «поле» и первом контакте с респондентом  в исследовательском интервью, то все рекомендации можно свети к  двум вещам:

  1) Создать безопасное пространство для беседы. Для этого предлагают  продемонстрировать свое дружелюбие, уважение к собеседнику, убедить в своем бескорыстии, желании помочь решить его проблемы или призвать к высоким чувствам  и т.п. Нужно преодолеть сопротивление, связанное  с возможными последствиями этого контакта, недоверием к собеседнику и проч.

           2) Вызвать интерес. Заинтересовать своим предложением, темой беседы, учесть потребности собеседника в информации, учении, лечении, внимании, товарах и услугах  и т.п. и т.д. 

       Однако эти рекомендации в  ситуации исследовательского интервью не всегда срабатывают. Ведь даже  в торговле товарами и услугами навязчивое внимание и «желание помочь с выбором» часто вызывает у покупателя ощущение «попадание в сети». Но, одно дело, когда торговец говорит потенциальному покупателю, что рад его видеть, что одобряет его выбор, сам давно пользуется этим товаром, что все его близкие родственники только его и выбирают. Нередко, старания продавца убедить покупателя в том, что ему искренне помочь с выбором и готовы сделать скидки, кончаются тем, что покупатель быстро уходит, испугавшись активности продавца. Но это обычная практика торговли и все догадываются, что основная причина «любви к покупателю» со стороны торговца – прибыль от продажи.   

        Другое дело, когда вы спрашиваете собеседника  о мотивах  выбора не только товара, но профессии, вероисповедания, образа жизни, хобби, причем, без конкретной цели что-то предложить, а для чего-то неопределенного, типа «понять», «полнее учесть» . «разработать планы, рекомендации» и т.п., то сомнения собеседника,  что он «попал в сети» вполне объяснимы. А когда вы при этом очень стараетесь «продемонстрировать особенный интерес  к нему», эти сомнения превращается в уверенность.

Наш подход в установлении первого контакта  с респондентом работает не в координатах  «заботы о безопасности и учете потребностей собеседника», а  в  координатах «прояснение компетенции исследователя» и в «создание «пустого пространства» для интервью».

Под компетенцией   в данном случае понимается, то, что обозначает  права и основания заниматься данным видом деятельности (« это в нашей или не нашей компетенции»). Иными словами это то, как исследователь объясняет свое право задавать разные вопросы и получать ответы на них.  Профессиональная компетенция врача, журналиста, рекрутера по набору персонала, следователя, психолога, священника в отношении  этого права определяется рядом институциональных атрибутов профессии (кабинет, форма одежды, удостоверения) и известные всем « должностные права и обязанности» представителей данной профессии.

 В случае полевого исследователя, например, социолога, институциональная компетенция играет вспомогательное значение, которое может помочь получить согласие на интервью, а может и помешать. Вход в поле – это не подбор ключей к запертой двери.  Согласие на интервью – это только согласие. На военном языке это называется  «преодолением первой линии глубоко эшелонированной обороны».  Последующие события  дадут вам повод понять, на что получено согласие. На вход в гостеприимный дом  или  на минное поле. 

 S. Woff  сравнивает первый контакт при входе в поле с пересечением границы. Он пишет, что «было бы ошибочно воспринимать «путь к полю» в терминах фиксированной границы, пересечение которой обеспечивает исследователя открытым и неограниченный доступом к внутренней части поля»^[1].

Полевой исследователь должен  продумать дополнительные аргументы, почему наш респондент захочет с нами беседовать. Он  должен спросить себя,  из-за каких таких соображений собеседник захочет подарить вам свое время, если ничего вам не должен. А если и должен, но не очень хочет с вами общаться, то, что может помочь ему этого захотеть?   Ответ на эти вопросы проясняет компетенцию исследователя. Например, потому что он «друг его друга» и он дает интервью «по дружбе» или потому, что исследователь  занимается той же проблемой, что и он, поэтому ему интересно, «что вы там накопали». А может он хочет, поделиться своими воспоминаниями и мыслями, «оставить что-то после себя», ведь не часто кто-то интересуется тем, «как ты жил, что ты понял в этой жизни». А разве не может быть причиной  для первого контакта внимание к себе со стороны «общественности», «науки», «власти»,  авторитетной организации?

«Ключей»  может быть много, но мы не должны быть «взломщиками сейфов со связкой отмычек»,  ведь дверь в мир другого человека может быть не закрыта, надо просто войти, предварительно спросив разрешения. А бывают случая, когда лучше не заходить, прийти в другой раз, потому что открывать не хотят. 

2. «Пустое пространство для интервью»

Великий режиссер, постановщик шекспировских пьес,  Питер Брук считал, что для театра важны не здание, декорации или костюмы. Достаточно создать «пустое пространство» куда входит актер, что-то делает своей игрой и появляется театр. И наоборот, все есть, пространство театра заполнено актерами, декорациями. костюмами. Идет спектакль, а театра нет.

Так и в нашем деле, есть интервьюер, диктофон, полевой дневник, гайд  с вопросами, удобное место и время для интервью, а исследования нет.  Бывает, что нет ни диктофона, ни вопросника, ни записей, а в результате беседы получены все ответы на вопросы исследования, собрана ценная информация, которая записана и проанализирована должным образом в тексте.

Итак, исследователь может создать  «пустое пространство» для интервью  в любом месте и в любое время. Но как  мы узнаем, что «пустое пространство» для исследования создано?   П. Брук  дает нам  надежный критерий для оценки – это изменение в поведении актера и зрителя.  Он пишет, что наступает момент, когда зритель становиться   молчаливым и сосредоточенным, благодаря чему, оказавшись, как  в луче прожектора, в луче неотступного внимания зрителя, актер делает то, на что он не был до того способен.   

Полевой исследователь, создавая «пустое пространство», также становиться по особому молчаливым и сосредоточенным. Также его внимание к собеседнику «неотступно» и собеседник в «луче прожектора его внимания»  рассуждает, вспоминает, сравнивает, делает выводы. Причем говорит с собеседником так, как редко делает в обыденной жизни.

  Но  интервью – это не спектакль в театре, а диалог собеседников и исследовательская процедура. Поэтому  и сам  респондент в начале беседы на какое-то время  тоже  становился «молчаливым и сосредоточенным, когда слушает  введение в тему интервью и основной вопрос исследователя.

Это «пустое пространство»  состоит из «занятности»  исследователя, как способности «уводить от привычных занятий и забот в свой мир поиска знания». Эта занятность  выражена в «правильном  вопросе», который зацепляет респондента интеллектуально и эмоционально. Мы называем его КИВ (ключевой исследовательский вопрос).  И вторым необходимой составляющей «пустого пространства» является «двойная  рефлексивность».     Под «двойной рефлексивностью» подразумевается соотношение между тремя компонентами полевого исследования: а) тем, что наблюдается исследователем; б) влиянием исследователя на изучаемый объект и их взаимовлиянием друг на друга; в) субъективностью объекта, выражающейся главным образом в том, как объект исследования определяет и объясняет поступки и сделанный им выбор, а также смыслы , которые придают этим поступкам группы, к которым он принадлежит.  

Особенно важным, на мой взгляд, для создания «пустого пространства» является предположение автора этого понятия  Теодора Шанина, что ни исследователю, ни исследуемому не принадлежит монополия понимания коммуникации, которая осуществляется между ними, и ни у одного из них нет привилегии окончательного познания[2].

Вот это умение исследователя создать ощущение « отсутствия привилегии окончательного познания» у каждого из собеседников + «неотступное молчаливое внимание» + «правильные вопросы» + адекватное понимание ответов на них, есть основные составляющие «пустого пространства» для интервью.   

---

^[1]  S. Woff. Ways into the field and their variants // Companion to qualitative research / ed. by U. Flick, E. von Kardorf, L. Steinke. – L.: SAGE Publications, 2004. – 432 p. P. 195.

[2] Шанин Теодор. Методология  двойной рефлексивности в исследованиях современной российской деревни.

/ в кн. Ковалев Е., Штейнберг И.Качественные методы в полевых социологических исследованиях» - М.: «Логос», 1999. С. 329.

Полевой язык социолога

Что считать полевым языком социолога?

За нашими "длинными столами" этот вопрос всегда провоцирует жаркую дискуссию и отражает как полевой опыт присутствующих, так и теоретический багаж на эту тему.  Обычно это противопоставление "птичьего" языка науки и обыденной речи. Казалось бы, о чем тут спорить?  Тезис о том, что "надо говорить понятно и просто", "не употреблять научных терминов, т.е. не умничать перед собеседником", не вызывает сомнения. Интернет забит информацией о том, как правильно задавать вопросы, чтобы они были понятны, о перефразах, переформулировках  и проч.

Идиотов, которые спрашивали "что вы можете сказать о своих  гендерных особенностях " или в разговоре с собеседником  изрекали, что "не могут понять хабитус его поведения", кажется, что быть не должно. Как и тех, что  не понимают, что нужно учитывать уровень образования, специфику занятия респондента и т.п. Да и "поле" само быстро поправит.

Помню ситуации, когда мои коллеги, да что говорить, и я сам,  пытались  выглядеть "своими" среди жителей села,  участников вооруженных конфликтов, осужденных в ИТУ и т.п., используя "выученный" сленг субкультуры или специфические термины. Рано или поздно можно было услышать: "Вы это самое..., говорите нормально, мы  и так понимаем...., а то неудобно как-то за вас..."   Для таких "трюков" нужен или немалый опыт полевой работы в данной "теме" или спецподготовка, которая оправдана особенностями целей и задач исследования.

Сомнения, начинаются, когда задается другой вопрос: "Если рассматривать "полевой язык как инструмент исследования", а не просто процесс механического перевода с языка науки на язык респондента, то в чем его суть?"

С этой точки зрения, полевой язык имеет задачу как раз противоположную механическому переводу.  Его особенность в том, что он заточен под "непонимание". Исследователь, который владеет полевым языком, может иногда говорить наукообразно, если не ставит цель самоутвердиться  за счет респондента или показать свою мнимую осведомленность в его жизненных практиках. В любом случае он будет стремиться быть однозначно понятым и найти общий язык с респондентом, что представляет своеобразную  конвенцию по поводу взаимопонимания относительно смысла, который оба собеседника  вкладывают в термины или понятия.

Например, я говорю, собеседнику, что его анализ ситуации напоминает мне известный в социологии феномен под названием "аномия",  которым обозначается .................  Понятно, что не для всех и не всегда, но опыт показывает, что содержание интервью существенно меняется
в сторону создания "пустого пространства исследовательской лаборатории", где можно взглянуть на ситуацию с иной позиции,  временно уйти от ее конкретики и проч. 

В этом смысле полевой язык исследователя должен быть "забавен", т.е. иметь возможность увлекать необычностью сравнений и метафор, удивлять непониманием "простых вещей", которые оказываются не так "просты", парадоксальностью выводов и проч. А в какой форме это происходит - вторично.

Я встречал не мало полевых исследователей, чей язык трудно назвать простым или народным. Однако это не было препятствием к продуктивному общению, наоборот, респонденты с удовлетворением говорили о содержательной беседе с ним, отмечали, что несмотря  на  "компетентность" или "некомпетентность" в теме (в зависимости от статуса респондента), было интересно, полезно для .... и т.д.

Полевой язык исследователя, как и он сам,  "забавен" не так, как нас иногда смешит иностранец, плохо говорящий на нашем родном языке, а тем, как сказал писатель, что "уводит от забот этого мира". Как уводит язык литературы, музыки, техники и т.д. в иные измерения нашей реальности. 

Говорят, что в каждом человеке "зашита" программа исследователя. Может быть полевой язык - это язык этой программы? :)  

Когда социологическое исследование становится «просто песней» или опыт междисциплинарного подхода к организации полевого исследования как сонатной формы.

Иногда от коллег доводиться услышать восхищенную оценку полевого исследования в котором они принимали участие : «Это было не исследование, а просто песня.  Было трудно, но интересно, все время была какая-то интрига, творческая атмосфера сохранялась от начала и до конца …. Жалею, что оно закончилось ». 

Похожие восклицания можно услышать в адрес не только исследовательских проектов, но и многих других видов деятельности, которые захватывают, создают приподнятое настроение и т.п. Сравнение социологического исследования с музыкальным произведением, гармонией звука и ритма всегда казалось мне метафорой, пока я не столкнулся с взглядом  на свое исследование  через призму профессиональных  знаний музыканта, т.е. с тем, что мы называем междисциплинарным подходом.

Продуктивность междисциплинарного подхода в социологических исследованиях во многом определяется возможностью взглянуть на предмет исследования или применяемый метод с иных оснований,  а также смелостью исследователя в попытках  использовать  на своем «поле» традиционные для других дисциплин способы решения стоящих задач рутинного или творческого характера. Обычно при междисциплинарном подходе обращают внимание на смежные дисциплины. В социологии – это экономика, психология, антропология, история, география, философия и, конечно, математика, без которой не может обойтись процесс формализации методик научных и прикладных исследований.  

Однако,  если исходить из идеи, что законы научного мышления  и творчества универсальны, то мы можем найти ответы на свои вопросы в таких сферах человеческой деятельности, которые смежными с социологией назвать трудно.  Например, это музыка.

Говорят, что случайности не случайны. В ходе подготовки полевых исследователей в рамках «Школы-студии исследователя-качественника » при ЦПСО при ИС РАН и программы «Практикум полевого исследователя: качественные методы» в МВШСЭН было обнаружено, что  продуктивность качественного исследования находится в определенной зависимости от наличия или отсутствия определенных элементов в   программе исследования и процессе ее реализации.   Дело в том, что в качественном исследовании, программа которого состоит из основной идеи (что изучается и зачем это изучается), ключевого исследовательского вопроса и гипотез, выборки (кто нужен для ответа на вопросы),  инструментария ( каким способом будет получены данные) и схем обработки и анализа, развивается и меняется в процессе исследования. Соответственно дизайн исследования может существенно измениться, а значит ключевые исследовательские вопросы и гипотезы, выборка и инструмент могут изменить свою форму и содержание. Однако, если форма программы исследования имеет определенный набор связанных между собой элементов и выдерживает последовательность необходимых циклов, то по ходу полевой работы появляется интрига и драматизм,  интерес и увлекательность процесса исследования для его участников сохраниться, а значит риск получения банальных выводов и тривиальных интерпретаций полученных данных существенно снизиться.

Поясню, на конкретном и недавнем примере. В течение пяти месяцев 2013 г.  в рамках «Практикума полевого исследователя» в МВШСЭН проводилось исследование   этнических границ трудовых мигрантов в Москве, а предметнее, изучались социальные механизмы формирования сообществ мигрантов из Закавказья и Средней Азии и роль в этом процессе этнических кафе[1].  Исследование складывалось весьма драматично из-за сложностей методологического характера выбора теоретических рамок для определения этнических .границ,  проблем с  выборкой, инструментами наблюдения и интервьюирования,  отсутствием достоверной статистики по миграции,  барьерами опасений и подозрительности у респондентов к исследователям, в том числе проблемами связанные с гендером исследователей и респондентов, недостатком опыта полевых исследований у большинства участников, технических накладок, дефицита времени и т.п.

Короче, я бы не назвал это исследование «песней». Однако, большинство участников не потеряли интерес к полевым исследованиям и к данной теме.  По свидетельству экспертов, был собран ценные первичные данные, разработан инструментарий для исследования этнических границ и проведены успешные презентации результатов исследования на научных конференциях и в публикациях, написаны интересные магистерские диссертации и эссе.

Благодаря методу «длинного стола»  большая часть исследовательского процесса была отрефлексирована его участниками в полевых дневниках, отражена в протоколах встреч рабочей группы и написанных магистрантами (участниками проекта)  МВШСЭН эссе  по результатам исследования. Об этом опыте мне довелось рассказать профессиональному музыканту, который неожиданно отметил, что ничего удивительного нет, т.к. то, как развивалось наше исследование,  напоминает ему известную в мире музыки сонатную форму, которая сохраняет свою актуальность последние триста лет. И что все гении музыки использовали ее в своих сонатах и симфониях. Даже такие новаторы в муз языке, как Стравинский, Шнитке,  Прокофьев и Шестокович.  Почитав рекомендованную им литературу, я подумал, что действительно, определенное сходство есть.  Более того, там дается ответ на вопрос, чем определяется результат удачного «поворота темы»  в качественном исследовании, который случается довольно часто и последствия которого предсказать невозможно..

            Сразу замечу, что, не  будучи музыкантом, я должен заранее извиниться  за вольную интерпретацию музыкальной терминологии, но  на то и существует междисциплинарный подход, чтобы попытаться использовать наработки иных дисциплин в своей работе. Например, аналитическая и методическая триангуляция в социологию  пришла из геофизики и т.д.

Сонатная форма, как я сумел понять, имеет четыре  раздела: экспозиция, разработка, реприза и кода. Экспозицию в исследовании можно сравнить с главной идей   нашего проекта, которая включает в себя  мигрантские сообщества («главная тема», если брать аналог в музыкальном произведении), этнические кафе, как место где должны собираться мигрантские сообщества ( «побочная  партия» в сонатной форме),  связи и отношения, которые приводят мигрантов в этнические кафе ( «связующая партия») и , наконец, встреча мигрантов в кафе и способы их коммуникации между собой, которые формируют и поддерживают сообщество («заключительная партия»).

В этом контексте смысл экспозиции в том, что еще мы еще только предполагаем, что мигранты  собираются в кафе не только, чтобы утолить голод привычной пищей, но и пообщаться. Т.е. наши первичные гипотезы по объяснению механизма формирования сообществ мигратнтов  экспонированы. Никто из участников исследования еще не видел мигрантов в кафе, которых можно назвать сообществом. Мы только собираемся пойти и увидеть это сообщество. Для этого мы разрабатываем планы посещения кафе, договариваемся с их владельцами, продумываем способы налаживания контактов с представителями иных культур.

Почему у нас вообще возникли  проблемы в изучении этой темы, в чем состоит интрига исследования? Потому что по нашему исходному предположению мигрантские сообщества должны формироваться в кафе, наряду с традиционными, в нашем понимании, «точками сборки» или «сетевыми узлами» как мечеть или рынок (базар).  Таким образом, необходимость (мотивированность) мигрантов собираться в кафе как центре этнической идентификации и экзистенциальных смыслов пребывания на чужбине -  это и есть аналог возникновения сонатной  формы в музыке. Она появляется тогда,  «когда проект отделен от реализации», а в нашем случае, когда  еще не реализована потребность мигрантов стать частью сообщества.   

Теперь согласно сонатной форме надо перейти к «разработке», т.е. реализации программы исследования. Это значит, что мы планируем  выборку, создаем инструментарий исследования, намечаем выходы в поле и стараемся предусмотреть все барьеры и препятствия.  Но в реальном поле возникают препятствия, которые мы не смогли предусмотреть. В данном исследовании – это БИЗНЕС, который руководствуется моралью рентабельности и производительности, максимизирует не социальную полезность для национальной диаспоры, а прибыль для владельца заведения. Он не имеет национальности  и если не видит для себя выгоды, то будет всячески препятствовать ВСТРЕЧИ  мигрантов в кафе. Кроме него, есть еще ряд факторов (политических, религиозных, психологических), которые создают драматизм исследования.   В сонатной форме это называется «реприза», когда главная и побочная тема оказываются в одной тональности.

В нашем случае, «побочной  темой»   является  само этническое кафе, которое первоначально рассматривалась как удобное место для наблюдения за поведением мигрантов «естественных условиях» и одним из узловых точек формирования сообщества. Но в процессе полевой работы она становиться столь же значимой (доминирующей), как и главная тема «мигрантского сообщества». Это значит, что  мы должны досконально разбираться в том, что делает кафе «этническим», что там происходит для «своих и чужих», как организован «кафешный» бизнес, по каким ценовым, географическим и прочим критериям кафе разбиваются на кластеры, и каковы особенности каждого их них. Т.е. собственно первоначальная тема формирования мигратнского сообщества в Москве перестает доминировать над темой «этническое кафе»,  они становятся  равнозначны. Потому что, не понимая социального, а точнее сказать «бизнес-контекста» организации кафе и организации повседневной жизни мигранта, невозможно правильно интерпретировать происходящее в торговом зале кафе и увидеть признаки сообщества. Например, непонятны будут действия «фейс-контроля» «этнического кафе» или ресторана, которые могут не пускать представителей своего же «этноса» или как возможно проведение азербайджанских праздничных мероприятий в армянском кафе, если болезненная память о карабахском конфликте продолжает влиять на отношения  между этими народами.  

            Это очень важно для продуктивности исследовательской группы, т.к. позволяет вернуться к главной теме на другом уровне, посмотреть на нее с т.з других факторов, найти взаимосвязи, которые были ранее незаметны. Это служит платформой для начала новой «разработки», которую можно сравнить с мозговым штурмом или методами работы  креативной группы  исследователей над темой.

          И действительно, самые интересные вещи в нашем проекте возникали при групповой работе «длинного стола», когда  значимость обсуждения механизмов организации этнических кафе сравнивалась с механизмом формирования этнических сообществ. Так появились «индикаторы этничности кафе», карта географических локаций кафе, наложенная на карту расположения станций метро,  идея «стола-мембраны» внутри кафе и др.

            В это связи становится понятна «могучая формула» музыкального сочинительства и мышления в целом, которую я вычитал в интересной книге музыковеда М. Казиника «Тайны гениев»:         « Если побочная партия не доминирует- нельзя разрабатывать»

           Из этого  следует важный вывод для организации полевого исследования. Для продуктивной креативной работы группы полевых исследователей, в частности, методом «длинного стола»,  иногда стоит добиваться,  чтобы возникающие в процессе полевой работы «побочные темы» приобретали, хотя бы на время,  равный статус с главной темой  исследования. А мы часто обрываем процесс разработки такой «побочной темы», говорим себе и друг другу, что это «уводит нас в сторону от цели проекта», что это неоправданная трата сил и времени, которая «ничего не даст в результате», что «мы не понимаем, чем занимаемся». Хотя часто невозможно заранее представить какие перспективы для исследования таит углубление в «новый поворот». Но, если анализ причин такого поворота говорит о его необходимости, то, мне кажется, можно довериться проверенной временем «сонатной форме» организации исследования и начинать разработку «побочной темы».    

---

[1] Курс «Качественные методы исследования»  Центра социологического и политологического образования при ИС РАН  (руководитель центра С.Е. Кухтерин), факультет социологии  Московской  высшей школы социальных и экономических наук («Шанинка»), декан ф-та Д,М, Рагозин

  Ведуший практикума - автор данного текста, «тематический» руководитель исследования – Е.Варшавер

Компетенция и компетентность интервьюера в полевом социологическом исследовании

« Недавно проводила глубинное интервью на тему благотворительности с бизнесменом, который регулярно делал крупные пожертвования на помощь семьям с ребенком, нуждающимся в дорогом лечении. В начале,  все шло хорошо, но потом все как-то стало напряженно. Вдруг он неожиданно и с раздражением спросил: «А вы собственно кто на самом деле?  Вы ведь не батюшка? Не психолог? Может из налоговой? Что вы от меня хотите , что добиваетесь, зачем вам надо это знать?! Давайте закончим разговор, у меня много дел, извините»   Я, конечно, в чем то увлеклась, понимаю, зашла далеко, но как-то по беседе так незаметно получилось, такой контакт хороший был, заинтересованность его….   А может  сама тема такая? Что вы думаете?» (из письма)

   

 В полевых качественных исследованиях, особенно, с применением глубинных интервью, такие ситуации бывают. Меня тоже подозревали, что я «опытный следователь», «из конторы»,  «от конкурентов», «проверяющий под видом социолога» и т.п.  Здесь, мне кажется, стоит вопрос о компетенции и компетентности исследователя в поле. Это несколько отличается от того, что называется «компетенциями» специалиста и не связано с тематикой аттестации и прочей оценкой кадров.     

Обычно под компетенциями интервьюера понимается совокупность его знаний, умений, навыков и опыта относительно проведения интервью плюс его личностные характеристики, которые необходимы для успешного взаимодействия в респондентом.   Например, это навыки установления первого контакта, умение задавать вопросы, уточнять, прояснять смысл, удерживать беседу в рамках темы исследования, фиксировать содержание беседы. Это  опыт работы интервьюера ,в том числе с «трудными  респондентами»,  интервью на социабеальные или «интимные» темы и т.п.  Из личных характеристик, обычно, называют доброжелательность,  быстрота реакции на изменение ситуации, наблюдательность, интерес к людям, отсутствие категоричности в суждениях, гибкость  мышления и т.п.

Однако, если мы не заняты рекрутингом интервьюеров  с помощью «профиля кандидата» и других инструментов  из арсенала службы по работе с персоналом, а собираемся проводить исследование лично и с теми, кто есть, что случается не так уж редко, то к понятию «компетенции» можно подойти иначе. 

В  полевом качественном социологическом исследовании, где интервьюер и исследователь – это одно и тоже,  эти «компетенции» разделяются на компетенцию социолога и его компетентность. Под компетенцией   понимается, то, что обозначает  права и основания заниматься данным видом деятельности (« это в нашей компетенции») и собственно компетентность, что соответствует тому, как социолог подтверждает, что в его компетенции задавать свои вопросы и получать ответы на них, что он владеет. Имеется в виду, что он демонстрирует владение профессиональной процедурой исследовательского интервью, которое отличается от бесед с другими специалистами (врачом, психологом, священником, следователем, журналистом),  которые используют этот метод. (Не будем рассматривать метод включенного наблюдения  и всякие «шпионские страсти» работы под «прикрытием», с «легендой» и т.п.)  

Это важно и для количественного исследования, где в «профиль» интервьюера –анкетера включена позиция «навыки установления первого контакта».  Сюда входит и умение уговорить, заинтересовать респондента ответить на анкету,  воспроизвести текст вступления данный на инструктаже и многое из того, с чем можно познакомиться в соответствующих пособиях и учебниках.

Отличие в том, что компетенция анкетера для населения более или менее понятна. Это человек, который просит ответить на вопросы, которые нужны, чтобы узнать ваше мнение, отношение к чему-то, ваши интересы и проч. И если содержание вопросов соответствует этой «компетенции», то проблем, как правило, не возникает. Его право приставать к незнакомым людям, отнимать время, задавать вопросы и записывать ответы в большинстве случаев признается легитимным.

Проблема интервьюера в качественном исследовании в том, что подтверждать свою компетенцию надо с учетом мотивов данного конкретного респондента на участие в интервью и на всем его протяжении.  В качественном исследовании  надо помнить постоянно, что наша компетенция довольно неопределенная. Врачу отвечают искренно и подробно,  потому что он лечит «тело». Психолог – лечит душу. Священнослужитель ее спасает. Следователь облегчит наказание в случае чистосердечного признания. Журналист обратит внимание общественности на волнующую вас проблему. А что делает социолог?  Решает проблемы общества? Двигает науку?  Зарабатывает себе на хлеб? Делает диссертацию?     Надо очень постараться, чтобы объяснить респонденту,  зачем ему вести себя с вами как на исповеди. А может не надо ни исповеди, ни консультации, ни допроса, ни «интервью для прессы»?

Тогда надо точнее определиться с тем, что в моей компетенции как социолога и какие вопросы, какое поведение в процессе интервью будут подтверждать или разрушать эту компетенцию.  Помочь этому может рефлексия неудачного опыта. Например, в интервью из письма автор пишет, что «зашла далеко, увлеклась». Анализ причин этого «увлечения» и того, когда «все шло хорошо» должно    способствовать осознанию границ компетенции социолога и навыкам ее доказывать, т.е. компетентности.