пятница, 18 апреля 2014 г.

Теоретическая рамка для качественного исследования: опыт рефлексии опыта исследователя



       Часто меня спрашивают, зачем в начале качественного исследования думать о том, в какую теоретическую рамку могут вписываться предполагаемые результаты исследования?
В практике работы «длинного стола» -это наиболее противоречивая и малопонятная тема для подготовки и проведении качественного исследования. Попробую обозначить проблему с позиции полевого исследователя, озабоченного сбором и интерпретацией первичных данных в створе вопросов: «что изучаем, зачем, кого, как и ну что имеем в результате».

«Наивные дети» и «коллекционеры теорий»
     Мне кажется, что тут явно имеются два полюса между которыми располагаются все менее радикальные взгляды на этот счет.
На одном полюсе стоит полное отрицание идеи, что до начала сбора первичных данных («до поля» ) надо проговаривать и прописывать в замысле исследования (программе, протоколе) теоретические концепты. Суть, как сейчас говорят, методологической «засады» в том, что какие бы данные не были собраны, они не смогут «сбить нас со следа» изначально выбранной теории. Мы де сознательно или подсознательно будем искать подтверждения и, безусловно, будем его находить. Эта теоретическая рамка будет задавать направление поиска и способ интерпретации данных. Она сужает и обедняет взгляд исследователя на объект исследования, «ограничивает возможность интеллектуального маневра». Короче, не дает выйти поле «с чистого листа», с «незамутненным взглядом ребенка» и осуществить логику выращивания теории «снизу» от первичных данных, т. е. воспользоваться подходом «обоснованной теории» Страусса, Корбина и др..

     На другом полюсе, под знаменем «научности и достоверности» стоят сторонники представления о научном факте как о достоверных данных, пропущенных через определенную теоретическую рамку. Логика здесь прямо противоположна. Ее суть в том, что надо «быть скромнее» и не претендовать на то, что до тебя никто не изучал национальные конфликты, гражданское общество, экономическое поведение и т. п. Не надо априори считать, что «устоявшиеся теории» вместе с их объяснительными схемами и концептами не адекватны современному феномену. Это еще надо доказать, а в процессе доказательства может быть удастся, если повезет, сделать небольшой шаг в их изменении или выйти на новый концепт.
Если первые, действительно похожи на «наивных детей», которые в поле «просто» наблюдают или «просто» задают вопросы по обстановке, давая респонденту выговориться, не давя на него, не навязывая своих представлений и проч. , то вторые, это «дознаватели», которые терзают респондентов вопросами «почему» и «зачем». Они знают, зачем задают вопросы, и что потом будут делать с ответами. Они не дают уходить от темы в пространные нарративы, дают недвусмысленно понять, что их интересует только информация, соответствующая целям и задачам исследования.

     Но, если внимательно приглядеться, то первые — это «лукавые дети», которые не признаются в том, что читали Вебера, Мертона, Лукмана, Сорокина, и что в снятом виде несут в себе их идеи, имеют свой исследовательский стиль, свои позиции, что замысел их исследования на самом деле опирался на известные подходы и т. п.
Когда это видно? Когда они вокруг выпущенной наугад «стрелы» (инструмента и собранных данных) рисуют мишень (теоретическую рамку) и объявляют, что стрела попала в цель. Это видно, когда редакция журнала ругает автора за то, что теория притянута «за уши» для придания статье «научности» и «обоснованности».
Вторые, похожи на коллекционеров с каталогом в руках, они заранее представляют, с чем могут столкнуться в поле (ведь все уже описано), как идентифицировать найденный «вид», а если «что-то новенькое», то в этом каталоге «теорий» можно всегда найти куда «вписать» этот феномен, а вот если не вписывается, то вот оно открытие.

     Я, конечно, утрирую, описывая крайние случая. Но, что происходит в рутинных практиках исследователя, потому что, глядя на эти шкалы, я сам себе задаю вопрос: «А какая разница в том, что сначала ты открыл каталог и ищешь описанные там виды "бабочек" или сначала ловишь «бабочку», потом находишь каталог и ищешь соответствие находке каталожным описанием вида?»

Три вопроса для теоретической рамки
    Очевидно, что оба этих подхода возможны и продуктивны. А на практике, кажется, важны в основном 3 вопроса: откуда берется хороший "каталог теорий", как научиться им грамотно пользоваться и при каких условиях «рамочный» и «безрамочный» подходы будут продуктивны?
   Для начала надо определиться о каком исследовании идет речь? Академическое исследование в упрощенном виде – это пересмотр устоявшихся теоретических концепций в свете новых фактов. Тогда в замысле исследования неплохо бы уже обозначить эти «устоявшиеся представления» в виде известных теоретических концепций. Например, пользуетесь понятием «доверие», как ключевым в исследовании общественных движений. Вы операционализируете его исходя из представлений Тенниса, Штомпки или это ваше собственное «устоявшееся» понятие? Определитесь на старте, ибо возникнет вопрос, как пересматривать то, что не определено, какие факты собирать для этого и т.п.
      Если этот исследование научно-прикладное, то теоретическая рамка просто необходима для решения задачи. Вы подбираете ту, которая больше всего подходит для этого и ваша компетенция проявляется в умении из многих известных концептов выбрать наиболее работающий в данном контексте, которому вы доверяете исходя из опыта решения подобных задач.
    Не забудем и фактор времени. Наиболее благоприятный формат для постепенного подбора «теоретических рамок», исходя их собранного материала – это редкий ныне в социологии формат длительных научных полевых экспедиций, где можно использовать подход «обоснованной теории», которая вырастает снизу под влиянием собранных фактов. Экспедиция дает возможность многократно подходить к объекту исследования, смотреть на него из разных перспектив, которые предоставляет созерцательная «культура медленности» полевой экспедиции , ее технологии постепенного вживания в социальный контекст данного объекта .
      А если время и силы ограничены, а у автора исследования нет необходимого теоретического и практического опыта работы с темой исследования , тогда мы имеет известную батыгинскую «эпистемелогическую кучу» информации сомнительной достоверности, которую беспомощно пытаются втиснуть в известные концепты для создания видимости научного факта.

Пример «безрамочного подхода»
   Итак, научная полевая экспедиция дает возможность наладить такой формат исследования, где процесс интерпретация собранных данных представляет собой последовательный перебор различных концептов, пока «на локаторе» не появиться концепт, который обладает приемлемой валидностью к собранным фактам. Как же это происходит в реальном «поле».

     Приведу пример из наших крестьяноведческих экспедиций под рук. Теодора Шанина.
1992 год. Беседую на кухне с хозяйкой дома( 64 лет, дояркой ТОО), в котором проживал (по условиям той экспедиции мы должны проживать в каждом селе по 8 месяцев). Сила экспедиции еще и в том, что ты можешь не задавать респондентам свои вопросы по неформальной экономике, которой мы интересовались, а непосредственно наблюдать за ее осуществлением, а потом уточнять смысл увиденного, сопоставляя все доступные факты. (Как говорил Маркес: « иногда не надо открывать дверь, чтобы задать вопрос»)
    Хозяйка повествует за чаем о том, что колхоз «упал на колени» из-за воровства. Ее праведный гнев направлен на безнравственных «моральных уродов», которые постоянно зарятся на колхозное добро и тащат все, что плохо лежит. А вот она в жизни чужого не взяла, не так воспитана, боится Б-га и т.п. Думаю, каждый читатель прекрасно знаком с этой риторикой. При этом говорит искренне, убежденно, приводит примеры.
    Соответственно, я как исследователь, делаю вывод о ее исключительной честности и высоких моральных свойствах личности. Однако, поскольку каждый день имею возможность наблюдать «неформальные практики», вижу, что она ежедневно возвращается с фермы с банкой молока или прочной «сумочкой» дробленки (примерно на ведро) для своего ЛПХ (корова, бычки, свиньи, птица). Пару раз видел, как у дома останавливался трактор с тележкой, откуда сгружались мешки с кормами (хозяйство по осени уже выдало работникам 2 т зерна за земельный пай и корма на «заработанный рубль») и узнал в трактористе механизатора хозяйства.
     Сопоставляя факты, я испытываю глубокое разочарование, теряю «веру в человечество» и считаю, что меня держат за «городского лоха». Гипотеза, что такая практика не воспринимается хозяйкой как «воровство», безусловно зреет, но не находит опоры в фактах. Факты состоят из оценки масштабов «растащиловки» , из «циничных улыбок» или, наоборот, «скорбных выражений лиц» своих респондентов, которые комментирует эти эпизоды повседневной жизни села, вполне отдавая себе отчет в содеянном («да разве бы мы брали, если бы.....» , « уж так сложилось, «жить то надо», «скотина каждый день есть просит»).
     Выход из «кризиса интерпретации фактов» нашелся неожиданно. Известный историк Виктор Петрович Данилов дал мне ксерокс статьи датированной концом 19 века, где описывалось общинное (имеется в виду русская передельная крестьянская община) понятие «права труда», которое предполагает, что если в производство продукта вложен труд работника, то работник имеет на него право, если иная компенсации трудовых затрат недостаточна или отсутствует. Примером там были споры на меже, когда по ошибке или умыслу запахивалась часть земли соседа. Наказать можно было по разному, но никогда община не отнимала урожай у нарушителя границ пашни в пользу потерпевшего. Только штраф или отработка.
       Отсюда, может быть, идет знаменитое «кто на чем сидит, то он, то и имеет». Но это «право труда» как любой устный закон обычного права обретал своеобразную легитимность, когда нарушалось представление сообщества о справедливости.
     Несправедливо оставлять ЛПХ крестьянина без кормов или вынуждать платить за них втридорога. «Право труда» быстро восстановит справедливость. Но, если только будет замечено, что «продукт труда» пошел не на дело или его норма (сколько положено брать «по совести») нарушена, общество включает санкции (нарушителя «сдают». Кстати, я слышал, что того механизатора, что привозил корма хозяйке, водили в правление «на правеж», т.к. он продал зерно, а деньги пропил, не донес до дома, «ушел в запой»).
     Теоретическая рамка «право труда» помогла мне понять феномен «воровства» в хозяйстве, как традиционный общинный способ «справедливого» распределения выращенного собственным трудом продукта для экономики крестьянского двора. Сравнивая «право труда» с концептом Дж. Скотта - «оружием слабых» из арсенала «моральной экономики», мне удалось построить модель экономического поведения членов ТОО и даже сделать прогноз, по просьбе председателя ТОО, на тему, какая часть урожая раствориться в ЛПХ, т.е. сколько возьмут по «праву труда». Прогноз подтвердился в отношении зерна, но не сбылся в отношении другой продукции (рыбное хозяйство).

Выводы
    Мог бы концепт «права труда» возникнуть, если бы я пришел в село сделать опрос населения , провести серию интервью без «вживания» и сравнительно длительного наблюдения ? Исключено. Вряд ли бы я увидел это «право труда» в практиках крестьянского «воровства» без формата экспедиции и опознал его без подаренного мне «каталога теорий» историка, т. к. о таких социологических концептах я не слышал.
    Могла ли теория «права труда» появиться у меня «до поля». Может быть, если бы повезло с экспертом или попалась случайно эта статья. Но я не уверен, т. к. этот концепт требует знания особенностей современной квазиобщины и экономики ЛПХ. Скорее не обратил внимание, т. к. его объяснительная сила для меня была бы также не очевидна, как для большинства «асфальтных социологов», которым я рассказывал эту историю.
  Да и не было у меня практического навыка приложения теоретических концептов к первичным данным. Он возник постепенно, в процессе работы над темой.
      Из этого напрашивается вывод о поэтапности обучения навыку грамотной работы с теорией. На первом этапе нужно научиться работать с «каталогом теорий», т. е. с чужим «каталогом» от учителей или экспертов. Надо набить руку на применении (не приспособлении) конкретной теории для решения практических исследовательских задач, т.е. идти по пути «коллекционера». Научится увидеть объяснительный потенциал концепта в собранном материале и научится отказаться от него в случае неадекватности. По мере накопление опыта в теме исследования сформировать свой собственный каталог для решения подобного кластера задач и научиться видеть в нем возможности и ограничения. После этого, наверно, возможен «безрамочный подход», когда попав в « теоретический тупик» исследователь поневоле открыт новому, т. к. он вынужден «теоретически опустошить себя», чтобы освободить место для приема новых концептов.
 Как это произошло со мной и с «правом труда»