пятница, 7 декабря 2018 г.

«Оружие слабых» против лавины приказов начальства.

    В интервью последнее время все чаще и чаще  возникают сюжеты, где респондент вырабатывает иммунитет против лавины приказов и распоряжений начальства путем селекции тех, что исполнять надо и тех, что можно игнорировать. Эти способы попадают в категорию, которую Д. Скотт назвал «оружием слабых». Оно используется, когда  подвластный не имеет возможности открытого несогласия с распоряжениями сверху и выражает это несогласие неисполнением приказов, при этом избегая наказания. Я коллекционирую этот «арсенал» и вот моя  копилка  «оружия слабых» пополнилась новым экземпляром – «штык старого бухгалтера».  
     « Когда была на практике от института, там главный бухгалтер был, пожилой-пожилой. У него, знаете, штык такой стоял. Вот приходит бумага, он ее раз на штык и ждет. Если опять поднялся вопрос,  вспомнят, что это надо, то он ее снимал со штыка  и вкладывал в специальную папку. Если требовались определенные сроки, он тогда исполнял. Но самое интересное, он говорил, что бумаги, которые приходят,  на  70 процентов не востребованы. То есть, зачем делать глупость, если это потом никому не надо.» 
    Это было 40 лет назад, а что теперь с востребованностью «бумаг от начальства»? Есть мнение, что «глупости» стало больше, но и «востребованность» пропорционально возросла. Пригодится ли сегодня «старый штык»?   


четверг, 9 августа 2018 г.

Социально ориентированные НКО - штрафные батальоны гражданского общества





- Илья, что Вы имели ввиду, когда сравнили НКО, работающие в  социальной сфере с «штрафными батальонами»?  Не слишком ли резкая аналогия?

- Аналогии и метафоры может и не самый лучший способ понимания  того, что происходит в нашей жизни, потому что они могут увести за собой слишком далеко от реальности. Но, вот довелось участвовать в двух мероприятиях, где руководители общественных организаций, которые помогают государству решать проблемы сиротства в России, обсуждали возможность участия детей- сирот в оценке их собственного благополучия наравне со взрослыми. Вспомнилась своя история, где наша организация «Социум» помогала государству решать проблемы профилактики ВИЧ/СПИДа среди потребителей инъекционных наркотиков через низкопороговую клинику и аутрич- работу ( помощь равных равным). Аналогия со штрафбатом возникла сама собой. Во-первых, в нашем мифе о штрафбате его бросают на прорыв, чтобы провести разведку боем, во-вторых, у него разношерстный состав бойцов, в-третьих, слабое вооружение и т.п.

-  Ну, пока что-то с НКО не вяжется. Ведь смысл штрафбата – это искупление вины, т.е. надо в чем-то проштрафиться. А чем могут НКО проштрафиться, непонятно.

- Правильно. Главный драйвер штрафбата - это идея зачета, т.е. искупление своей вины  и перевода в регулярные войска, а ещё позади стоит заградотряд, который обеспечивает выбор без выбора (отступить не выйдет).
В чем может проштрафиться НКО перед государством и обществом и, где тут «заградотряд», который не даёт отступать?  У  социального философа Ханны Арендт была идея про «двойную стигму», когда в чем-то видят одновременно «порок и преступление». Часто слышал обвинения в адрес общественной организации, что они занимаются своим делом не бескорыстно, т.е. «причиняют добро» за деньги — это, разумеется, порочная практика. Ну, а преступлением является вменяемая донорами «статья» по неуклюжести НКО в распоряжении деньгами, которые им выделяют эти доноры. Особенно, если донор- бизнес. В его представлении, тот, кто не умеет зарабатывать, не умеет и толком потратить. Но, недавно, появилась и «тяжелая статья». Здесь преступление - это забугорный источник денег на социальные проекты.  Хотя диабету безразлично откуда привезли инсулин, а ВИЧ-инфекция  не понимает, почему вдруг ее носителей- наркоманов перестали убеждать сдать кровь на анализ такие же, как они наркоманы, но эти НКО пойдут в реестре как  «иностранные агенты».

- Но это же противоречит здравому смыслу?
- Я бы не стал никого обвинять в в распространении эпидемии СПИДЗС ( «синдроме приобретённого иммунодефицита  здравого смысла»).  
НКО, которые работают «в социалке», не могут ждать пока государственная машина пересмотрит свои решения.  Потому что не могут ждать участники их программ, Надо сейчас искать профилактические меры и лекарства другими путями. Иначе, будешь «участником гибридной войны против России» за то, что спрашивал наркоманов о качестве сервисов своего проекта, а координатор нашего проекта, между прочим, ветеран войны в Афгане, входил в  городской координационный совет по профилактике ВИЧ. Этим он мог  повлиять на принятие решений на основе этого опроса. Определенная логика из перспективы рисков для безопасности населения   здесь есть. Хотя, с другой стороны, для чего ещё он там сидит?! Понятно, надо разбираться конкретно в каждом случае, но, когда это будет сделано….  Вот ты или регистрируешься как «инагент», т.е. отправляешься в «штрафбат», доказывать свою полезность и искупать вину  или самоликвидируешься.

- Допустим, а как на счет «заградотряда»?

-  Да, действительно,  где же  тут «заградотряд», чтобы ты не ослаб в коленках и не отказался от «причинения добра»? Мне кажется, это ценности, факты биографии, убеждения. Помню, спрашиваю волонтера-спасателя из отряда, который занимается поиском пропавших детей, стариков, «потеряшек», как они их называют, зачем он лазает по лесам и болотам, прочесывает городские окраины, причём, в любое время суток, а бывает и несколько суток. А у него работа, семья и проч. А он мне ответил вопросом на вопрос: «Тебе, что, надо объяснять зачем их искать? Ты не понимаешь? Ну, к примеру, не считаю себя моральным уродом. А еще  есть такие , которым помогли в своё время найти родных, а есть просто об этом не думают, потому, а что тут думать...., А  ты че, из тех, кто , что мы деньги с родственников берём ?»

- Понятно, такое бывает. Что Вы считаете нужно сделать, чтобы не допустить эпидемии СПИДЗС?

- Многие НКО в социальной сфере – это стартапы новых инициатив, передовых технологий социальной работы, это экспериментальные площадки для инноваций. Своими прорывами они помогают государству и обществу выйти на новый уровень. Да они испытывают дефицит подготовленных кадров специалистов, да, у них мало ресурсов для таких прорывов, но они это делают. Поэтому, мне бы хотелось, чтобы среди НКО в «социалке»  не было «штрафбатов»Б а были «стартапы» .

- Спасибо , т.е. лозунг момента:  « нкошные штрафбаты -  в стартапы!!!)

- А что, для «социалки» я только за.



пятница, 23 марта 2018 г.

Мастерская экспресс-экспедиций для междисциплинарных исследований


    Экспресс-экспедиции в социальных исследовательских практиках сегодня модный тренд. Культурологи, историки, социологи, маркетологи, экономисты и прочие гуманитарии, как с полевым опытом, так и без оного,   бодро устремились в «набеги»  на города и села.   Аналогия с «набегом» здесь не только потому, что это  одно из первоначальных значений слово «экспедиция», а больше по характеру подготовки  к этим «экспедициям», особенно, если к этому добавляют приставку «экспресс» .

     Получилось так, что  род моих занятий много лет связан с качественными методами в полевых междисциплинарных исследованиях, в том числе в формате этнографических экспедиций, в этой связи ко мне часто обращаются с вопросом, почему «набег» не получился и, что надо сделать, чтобы в следующий раз экспедиция прошла более удачно. Под неудачей понимается факт, что «добычей набега» являются «впечатления   туриста», а не «путевые записки путешественника». Это ситуация, когда не достигнуты цели и задачи экспедиции по качественному научному описанию предмета исследования или  подтверждения/опровержения   первичных гипотез, объясняющих собранные  данные.

        За два десятка лет участия в полевых исследований появилась возможность для сравнения разных форматов работы « в поле» от долговременных классических этнографических экспедиций, где «вживание в среду обитания»  длилось 3 года, до экспресс-экспедиций, где на сбор первичных данных выделялось 3 дня.

     Толчком к написанию этого текста послужила последняя «школа-студия» в  середине марта этого года, которые ее участники назвали «мастерской экспресс-экспедиций». На ней, как никогда раньше, выявились основные проблемы и болевые точки подготовки этого формата исследования. Думаю, что это произошло благодаря составу участников, которые являлись рабочей группой из одного проекта, их богатым и разнообразным полевым опытом в различных гуманитарных дисциплинах, чрезвычайно сложной междисциплинарной   теме исследования («историческая память о событии через три поколения») и совпадению наших занятий с этапом подготовки экспресс-экспедиции по этому проекту.  

   Полагаю, что методические проблемы, которые  возникли по ходу работы этой «мастерской», могут рассматриваться как диагностика основных проблем организации экспресс-экспедиций в междисциплинарных проектах.  Попробую выделить те из  них, которые отличаются наибольшей взаимозависимостью друг от друга:

1. «Парадокс начала». Суть «парадокса начала» заключается в том, что экспедиция, как любая система целенаправленных действий и связей между органимзационными и человеческими факторами имеет особенность «припоминать» неудачное начало к финальному результату. Причем, в процессе исследования это очень трудно увидеть. Интервью и наблюдения собираются, планы и сроки полевой работы  выдерживаются, серьезных вопросов к гайдам и дневникам наблюдений нет, выборка, как положено,  нарастает «снежным комом» и «насыщается». Организаторы экспедиции радуются, т.к. причин для беспокойства, вроде бы нет.  Тревога у них появляется, когда нужно после «поля» обобщить и анализировать собранный материал, предоставить презентацию результатов,  а этот «экспресс» почему-то замедлил ход, а то и норовит зайти в методический или содержательный тупик.

В сочетании понятий  «экспресс» и «экспедиция» большинство ее организаторов видят высокую скорость  сбора информации, сокращение ресурсов на ее организацию и проведение, быстроту в предоставлении результатов.  Это, по их мнению, главное отличие экспресс-экспедиции от традиционной антропологической или этнографической экспедиции, где основной  методический инструмент – это постепенное  вживание в естественную среду обитания предмета исследования.  
В таком  понимании таиться первая причина «неудачного набега».   Потому что «постепенное вживание» - это такое же требование к этнографическому методу, как в фокус-группах соблюдение условий , чтобы  участники не были знакомы  друг с другом и у них отсутствовал  опыт работы в таких группах. Это не значит, что когда эти условия невозможно выполнить мы должны отказаться от исследования этим способом. Это только означает, что мы должны придумать такую форму фокус-группы , где  учитывается это обстоятельство. Так появился метод ОГД – открытая груповая дискуссия.  В нашем случае, мы должны понимать, что экспресс-экспедиция – это исследование со своим специфическим дизайном, который существенно отличается от своего прообраза.  

2.  Расчет ресурса времени или «вживания не будет». Для экспресс- экспедиции полевой этап, обычно, длится не более 10-14 дней. Возвращение в поле, чтобы  добрать и уточнить, собранную «первичку» -  редкая практика. Поэтому, предполевой этап, который тоже, как правило, тоже  происходит в формате «экспресс»,  должен происходить по технологии, которая отличается от классической формулы традиционных экспедиций –  «1 +3+6». Это означает, что  на классический этап «до поля» (подготовка экспедиции)  тратится меньше в три раза   времени, относительно того,  сколько будет проведено «в поле», а на этап «после поля» (обработка и анализ данных) минимум в     два раза больше, чем на полевую работу. В «экспрессе» эта формула, условно, будет выглядеть как 2+1+1 или 1+1+1.  Т.е, если экспедиция рассчитана на 10 дней поля, то подготовка к ней должна занимать минимум в два раза больше времени или столько же, в зависимости от сложности целей и задач исследования и уровня подготовки исследователей.   Имеется ввиду чистое время на подготовку программы и рабочей группы. Исключения здесь связаны  с темой исследования,  степенью ее предыдущей разработки, опытом работы по теме участников экспедиции

3. Степень проработанности  программы исследования или «без гипотез не получиться»
По предыдущей причине, дизайн традиционных исследования, где программа постепенно вырастает из полевого материала, значительно трансформируя первоначальные цели и задачи, здесь не подходит, кроме предварительной разведки поля с целью его подготовки к более длительной экспедиции. Поэтому, идея идти в поле без гипотез, с «чистого листа», с «незамутненным взглядом ребенка», в экспресс-экспедиции содержит большие риски выйти из поля с сильно «помутившимся взглядом» и с гипотезами, которые ничем не обоснованы, кроме личных «туристических впечатлений».
Таким образом, программа исследования для экспресс-экспедиции имеет довольно высокую степень проработки относительно ясности целей и задач, которые концентрируются в ограниченном числе КИВов (ключевых исследовательских вопросов) и их тестировании, ведь это «экспресс», т.е. движение по узловым станциям. Это первичные гипотезы ответов на эти вопросы, которые опираются на определенные теоретические рамки (это нужно для последующего анализа). Это отлаженная внутренняя структура интервью с проработкой входа в поле, перевода КИВов в вопросы для респондентов или схемы для дневников наблюдений. Это способ анализа и представление о формате  «упаковки» результатов. И это все делается  «до поля», т.к. в нем, в отличии от полноформатных экспедиций, времени для ремонта выборки, инструмента и ликвидацию прочих проблемных зон, будет катастрофически не хватать.
Например, одной  из проблемных зон подготовки к полю рабочей группы является полевой дневник – один из основных инструментов полевого исследователя в «качественном поле», наряду с диктофоном или средствами видеофотосъемки.  Так как канона полевого дневника не существует, каждый делает как ему удобно, но многие полевики игнорируют этот инструмент, полагаясь на диктофон или краткие «заметки на полях».    Не буду перечислять причины,  почему необходимо вести полевой дневник, их множество. Например, это отказ техники, и отказ от записи, это инструмент управлением интервью, это постполевая рефлексия и т.д., но для  экспресс-экспедиции нужна относительно простая и формализованная форма, которая учитывает необходимость «контроля за полем» и решение задач совместимости полученных данных от разных исследователей для «экспресс-анализа». В такой «групповой ПД» включают всего несколько разделов, только те, которые необходимы для решения этих задач. Например, описание респондента, контекста интервью, его место в выборке, суть ответов на КИВы, новые идеи, гипотезы, методическая рефлексия, связанная с задачами исследования.

4. Подготовка «поля» и «ложный снежный ком»
Т.к. время  в экспресс-экспедиции на поиск респондентов и договоренность с ними стремиться к нулю, то выполнения требовании к выборке становиться центральной болевой точкой. Причин несколько: во-первых времени на «лепку снежного кома»  в поле практически нет; во-вторых,  высок риск получить «ложный снежный ком» и не узнать важные поведенческие практики или социальные факты, для ответа на наши КИВы.
Для этих целей у нас существует 8-ми оконная модель выборки, которая дает возможность иметь «карту поля» до выхода на него (см. статью в блоге «Социолог в поле» или в 4М, 2014) Она показывает, кто нам нужен для ответа на КИВы и сколько респондентов будет достаточно.  В ходе экспедиции, она, как и в любой другой экспедиции будет уточняться, дорисовываться, даже существенно измениться, но лучше ее иметь и знать, на чем она основана.

5.Подготовка рабочей группы экспедиции или «дудка Гамлета»» .
Это один из наиболее парадоксальным для меня элементов подготовки к экспресс- экспедиции. С одной стороны считается, что главным инструментов качественного исследования является сам исследователь, субъективности которого мы должны довериться. С другой стороны отбор и подготовка этих главных инструментов сводиться к «утиному тесту» ,  кратким «инструкциям» или тренингам интервьюеров и наблюдателей.
Основное внимание сосредоточено на гайде, как сформулированы вопросы, удобно ли их задавать, в каком порядке, что делать, если респондент уклоняется от темы, как уточнить ответ и проч. Много разговоров «о влиянии интервьюера на респондента» и даже о профессиональном выгорании. Безусловно, нужна «работа над ошибками», где опытные полевики делятся опытом, «как делать не надо». Однако, если мы вынуждены доверять субъективности интервьюера, хотя бы потому только,  что качественные методы слабо формализированы, то надо больше внимания уделять качеству этой субъективности исследователя. Нужно как-то уйти от  бессмысленных в своей беспомощности призывов к эмпатии, коммуникабельности, интереса к людям и прочим нужным вещам, но без объяснения,  как это сделать на практике.
Почему то никого не удивляет, что для хорошей игры на музыкальном инструменте нужен музыкальный слух, знание нотной грамоты, терпение, усидчивость, память на звуки и проч., т.е. набор неспецифических и специфических навыков. Шекспировский Гамлет хорошо об этом сказал, прося своего придворного сыграть на флейте.  Когда тот отказал, ссылаясь на свое неумение, Гамлет заметил, что тот,  не умея играть на флейте,  пытается играть на его душе, очевидно, считая, что душа Гамлета хуже и проще этой дудки.
Вроде бы все понимают, что  сам по себе музыкальный слух, как и наличие инструмента не обеспечивает умение на нем играть. Это не передается по наследству, а развивается и формируется в процессе обучения. Есть еще важная причина проблем с обучением качественным методам, которую часто не замечают. Играть на  «исследовательской дудке» в качественном исследовании придется «джаз», важна импровизация в теме.  Это предполагает понимание индивидуального стиля исследователя, его сильных и слабых сторон в процессе коммуникации с респондентом или наблюдения. Выявлению индивидуального стиля интервьюера при подготовке, зачастую,  либо не уделяется вообще, либо отмечается в «работе над ошибками».
На мой взгляд, проблема «ошибочников» в том, что они, сосредотачиваясь на выявлении «косяков» интервьюеров в нарушении алгоритмов и инструкций при интеракции, не смотрят на функционирование всей системы интервьюер-респондент в целом.
Прорыв в реабилитационных схемах работы с больными ДЦП произошел тогда, когда исследователи сместили акцент с причин заболевания и его лечения, на функционирование организма, пораженного недугом, за счет компенсаторных функций. После этого число социально адаптированных больных ДЦП выросло в разы. 
«Компенсаторные функции»  исследователя в «игре на душе респондента», как правило, не учитываются в процессе подготовки к полю. Иными словами, нужна диагностика индивидуального стиля интервьюера, который  проявляется в уровне развития неспецифических и специфических навыков интервьюера  и, что важно, в индивидуальных способах компенсации проблемных зон.

Работа по развитию неспецифических и формированию специфических умений и навыков, выявления индивидуального стиля  требует длительного времени, которого у экспресс-экспедиций нет.
Следовательно, нужны обучающие технологии, которые учитывают этот фактор.
Это можно было бы назвать «компетентностным подходом», «профессиональным стандартом»  и «профилем должности», если бы за этими словами стояли конкретные методики и тренажеры для формирования этих компетенций. Например, рефлексивность, критико-аналитическое мышление, социологическое воображение, любопытство к социальному. У нас в «мастерской» эта задача решается в процессе подготовки экспедиции с помощью различных упражнений и заданий, которые диагностируют и развивают эти навыки. Участники мастерской называют их  « методическим зверинцем» из-за шутливых названий тестов и упражнений («утиный», «слоновий», «кошачий», «ежиный», «хамелионий» и т.п.). Но, по причине дефицита времени на подготовку рабочей группы для экспедиции, они всегда связаны с темой исследования и задачами по нахождению общего языка в рабочей группе проекта, в ходе процессов групповой динамики. В основе этого подхода лежат идеи и принципы метода подготовки междисциплинарных экспедиций -  «метод длинного стола» Теодора Шанина – организатора и вдохновителя экспедиций в сельские миры в разных странах, в т.ч. в России, наши методические эксперименты в НОЦ ИС РАН и опыт использования новых методов развития специфических и неспецифических навыков в исследовательских интервью . 
            Надеюсь, что этот материал пригодиться организаторам экспресс-экспедиций для развития метода, потому что любой опыт нуждается в развитии и переосмыслении. В этом вопросе, я доверяю профессионалам балета, которые отмечают, что когда «опыт приходит –прыжок уходит»))).    



среда, 28 февраля 2018 г.

"Переквалификант" в интервью

Из транскрипта интервью в заводском цеху

И - Здравствуйте, а Вы кем здесь работаете?
Р. - На токарных я......
И.- А, Вы токарь, слесарь? Это должно быть безумно интересно! Все эти ваши рашпили, керны, штихели, фланцевые притирки, резьба под муфту, стопарение калибровочным шпунтом!!! Знаете, я в этом ничего не понимаю.
Р.- ????? (Респондент нецензурно  восхитился)
И.- Девушка, извините, работы много, я уж пойду......

Инструкция для интервьюера содержала требование «при подготовки к интервью надо изучить основные термины профессии  респондента, чтобы найти общий язык, понимать смысл ответа....».
Добросовестная студентка соцфака  основательно подготовилась к этому интервью, но респондент кинулся от неё как заяц от гончей.

Коллеги, считайте , что это была шутка))))
Тема «переквалификантов» в интервью, особенно, экспертных, мне встречалась редко. Обычно, все наооборот, отмечают недостаток знаний терминологии, сленга и проч. Больше внимания уделяется ситуации, когда интервьюер для облегчения входа в поле пытается «косить под своего». Не хочу рассказывать анекдоты из практики, когда неудачные «легенды» кончались «провалом», потому что попытки продемонстрировать свою причастность к молодежным субкультурам, различным профессиональным группам   и опыту, которого не было, разоблачались на раз. Понятно, что интервьюер не хочет выглядеть уж совсем «бараном» в  глазах респондента, но как найти ту грань, где «эксперт» считает, что ты «не в теме» и пользуется этим в своих интересах, а с другой стороны не напугать своей «компетенцией»  и неожиданной осведомленностью в специфике вопроса?  Доводилось попадать в ситуации, где респондент после моего уточняющего вопроса спрашивал, «а вы, собственно кто, меня попросили поговорить с социологом, а вы,  похоже .....?» 
У меня есть пару соображений на этот счёт (в этом блоге есть текст про ловушки для интервьеров,  см, кому интересно). Может статься, что  для большинства интервьюеров это надуманная проблема, но для тех, кто занимается экспертными интервью д.б. актуально.

среда, 31 января 2018 г.

Горшочек не вари!» или как бюрократический абсолютизм в образовании лечит нас от «здравого смысла».


      Количество постов об «абсурде» в высшем образовании таков, что уже хочется сказать «горшочек не вари». Уже сами авторы просят не «лайкать», а что-то делать. Увольняться, устраивать забастовки с целью ликвидации «сердца спрута» - министерства образования,  откуда идут потоки бессмысленных бумаг, под которыми гибнет основная функция вуза
 – качественная  подготовка нового поколения к профессиональной деятельности. 

   Но если, гипотеза о попадании вузов под иго режима бюрократического абсолютизма,  верна, то надо понимать, что «у спрута нет сердца». Чиновник сам по себе не работает плохо или хорошо, он действует не глупо и не умно, а как прикажут в соответствии со стандартами, нормативами, протоколами, которые по своему рациональны и логичны. Но эта другая логика и другая рациональность. Она создает «дополненную бумажную реальность» , которой не нужна обратная связь. В этой логике в основе лежит стремление  отвечать не за качество образования и подготовку специалистов, которое оценивается независимыми от них институциями, включая работодателей и рынком труда в целом,  а за качество  контроля и управления процессами.  
   
Мне эта логика напомнила алгоритмы реабилитации больных химической зависимостью. Тот же тотальный контроль за пациентами с парализованной волей, посредством генерации  страха перед будущим, если не следовать предписаниям врача. То же самое бесконечное писание и переписывание больными «планов на «трезвость», то же требование пошаговой детализации этих планов и их постоянная корректировка по ходу лечения, то же «кодирование» самых «упертых» и «неизлечимых», те же абсурдные, на взгляд больных, задания и упражнения, те же групповые занятия по программам «шагов к трезвости»,   те же аргументы, что все делается для вашей пользы и мы должны объединиться, т.к. цель у нас общая –избавления от химической или игровой зависимости. 
    
    Но в нашей «наркологии-похметологии» ,  от какой «зависимости» избавляют, всем, включая больных и общество, понятно.  Рейтинг «реабилитационных центров»  привязан к простой, как мычание, оценке – длительность ремиссии. Способы достижения тоже контролируются, но из перспективы результата, а не процесса. Поэтому самостоятельность в выборе способов реабилитации на порядок выше и отчетности иные.  А от какой зависимости «лечат» преподавателей вузов? От зависимости от здравого смысла? От зависимости  от своего преподавательского долга перед студентами? От зависимости от своего ремесла и научного (критико-аналитического) способа мышления?  


    Пути выхода есть в нашей истории гонки вооружения.  Советская власть – тот же режим номенклатурного бюрократического абсолютизма, только еще жестче и страшнее.  Но откуда ни возьмись, появились «шарашки» и институты с «укоротом бюрократического произвола сверху», государственное создание всех возможных условий, «лишь бы….».  Сейчас, вроде бы есть свои «антибюрократические оффшоры» типа «Сколково», «Сириуса» и др. Вроде бы военные вузы не подчиняются минобру. Но отчего этот тренд  не распространяется на все высшее образование, которое превращается в социальный амортизатор для политической власти? Или еще не накоплена критическая масса для перехода количества в качество? Пусть «горшочек еще поварит»? 

вторник, 23 января 2018 г.

Способы чтения книг и причинно-следственные связи в социологии


     В метро вернулись бумажные книги? В сетях появляются фото пассажиров метро, где соотношение читающих бумажные книги не уступает читателям электронных текстов.
Может быть,  это очередная демонстрация несостоятельности прогнозов о смерти бумажных книг с появлением электронных носителей, как в свое время прочили гибель кино и театра, т.к. «все будет ТВ».

Год назад у меня в рамках «школы-студии исследователя-качественника» в магистратуре  МГППУ было исследование под названием  «Книжные дети», где стояла задача изучить практики чтения школьников от первого до 11 кл.  Одна из задач касалась способов чтения книг. Были незамысловатые гипотезы, что это зависит от родителей школьников. Типа, если родители прививают «любовь к чтению», то  «дети» тоже будут любить книги. Если у родителей есть «бумажная библиотека» и сами они читают бумажные книги, то и дети будут предпочитать бумажные книги электронным. Была гипотеза, что чтение бумажных книг будет убывать с возрастом читателей, т.к. поколение Z смотрит на мир через «три экрана»: смартфона, планшета и  монитора ПК, ну,  бывает еще электронная книга и экран телевизора.

Если бы мы провели анкетный опрос, то, вероятно, эти гипотезы нашли подтверждение и корреляция между «бумажной» библиотекой родителей и  книжкой в руках ребенка обнаружилась, хотя и не факт. Но качественное исследование ищет не корреляции, но причинно-следственные связи.  И тогда картинка практики чтения «бумажных книг»  может существенно меняется.
  1. Получилось, что причиной чтения является не сама по себе  родительская «любовь к чтению» и их усилия по ее передачи детям и не  наличие у них библиотеки, а отношение  детей к родителям.   Любовь, уважение и желание подражать родителям были доминирующими причинами в интервью с детьми в ответах о причинах тяги к чтению.  Фразы «меня читать заставляли и наказывали, если я …», «они мне тыкали, что у нас такая библиотека, а ты даже…», давали представление о помехах в передаче практик чтения книг от родителей к детям. А воспоминания, как мы вместе читали, обсуждали, ходили в книжный магазин и библиотеку, «как папа не мог оторваться от книги «фэнтази», его ругали, я у него ее стащил, потом стал сам. увлекся…, мы с ним рисовали героев из книги …» , дает представления о драйверах «книжности» у детей.
  2. Кроме фактора преемственности вылезли  причины, не зависящие от родителей и их влияния. Получилось, что часть  родителей  наших респондентов из поколения   «сделанных не в СССР» , не имели установок на ценность домашней библиотеки в любом ее виде. В одном интервью школьник младщих классов рассказывал, как он вместе с родителями таскал книги библиотеки, которую собирали его  бабушка и дедушка «на помойку» перед ремонтом квартиры». Дети не видели их с книгой в руках, обсуждение прочитанного в семье не вспоминалось .  В тоже время такие дети были «книжными» во всех смыслах этого слова. Они сами покупали книги, брали в библиотеках, обсуждали «среди своих».  Причин здесь длинный список, где переплетаются социальные и психофизиологические факторы (влияние учителей, референтная группа, желание выделиться, состояние здоровья и проч.)
  3. Относительно носителей «книжности» история повторилась. Выбор между электронным и бумажным носителем касался объема и содержания книги, ее цены и доступа, паттернов поведения обусловленных групповыми нормами, ценностями и т.д. Среди «книгобумажных детей» выделилась группа «кинестетиков»,  которым важны тактильные ощущения веса книги, перелистывания страниц, даже запах новой/старой книги. Как и среди «цифрокнижных детей» можно найти ярко выраженных «визуалов», которым электронный вариант удобнее, а разницы в процессе чтения не виден. А есть еще любители/не любители звуковых книг тоже в силу психофизиологических причин.
Но, по свидетельству детей и учителей, читателей «бумажных книг» стало прибавляться и здесь есть, над чем поразмыслить.


Но мне больше интересен в этом кейсе появления, как мне кажется,  повода для методической рефлексии на тему различий корреляции и причинно-следственных связей в наших методах  исследования и «социологическом  поле» в целом.