Осенью прошлого года на конференции в Ставрополе мне задали вопрос о последствиях длительной
полевой работы с информантами, находящимися в трудных жизненных ситуациях (неизлечимые
заболевания, утраты близких, участие в локальных войнах, нац. конфликтах,
хроническая бедность и безработица).
Я тогда не успел ответить,
извините.
Но недавно этот вопрос повторился уже в Саратове, но в ином
ключе. Суть вопроса была в том, что рассуждения социолога о выгорании – это
пустая бравада из серии « и наша работа вся на нервах». «Выгорают» врачи,
социальные работники, спасатели, учителя, психологи, т.е. «помогающие
профессии». А с чего «выгоратьсоциологу », когда он «просто интересуется», не
пытаясь помочь, потом сидит в кабинете и пишет тексты?».
В принципе, мой ответ на этот вопрос изложен в Социология:
4М. № 27 Штейнберг И.Е. Профилактика
«профессионального выгорания» в полевой работе социолога и в
нашей книжке «Качественные методы. Полевые исследования» (2010).
Суть ответа в том, что применение таких инструментов, как
глубинные интервью и включенные наблюдения, в ряде случаев, действительно может привести к
развитию синдрома профессионального выгорания у исследователя. Вот цитата из
статьи:
«В принципе, любое глубинное интервью может нести в себе угрозу
эмоционального истощения для исследователя, если респондент приводит примеры из
своей жизни, связанные с глубокими переживаниями. Например, это присуще
интервью, где фокус исследовательского интереса
находиться в прошлом, где перед исследователем последовательно
разворачивается эмоционально насыщенная картина трагических событий истории жизни респондента. Так, в полевом дневнике
исследователя, который брал интервью у очевидца событий голода в Поволжье и
раскулачивания начала ХХ века, есть запись: «Я
не могу больше этого слышать. Нормальный человек не может долго слушать о
голодных смертях женщин и детей, о людоедстве, доведенных до безумия людей и т.п. Чужая память волочится за тобой как
ядро на цепи каторжника. Не можешь отцепиться от этого. Все ужасно и то, что
они вспоминают и как они это вспоминают. Ловишь себя на том, что избегаешь
вопросов на эти темы или как будто не
слышишь их слова. Если бы не диктофон, мало бы что запомнил и записал.
Лучше пусть о свадьбах, о битве за урожай, о кормах , грибах, пьянстве и
…» (Одно из сел Поволжья, 1991г).
В этой
дневниковой рефлексии исследователя
важно отметить несколько моментов, которые способствуют его
эмоциональному выгоранию:
1) Ключом к памяти респондента о
событиях многолетней давности чаще всего является сильная эмоция. Интервьюер
осознанно или бессознательно оживляет эмоциональную память. Рассказы
о прошлом в устной истории наполнены эмоциями не только в словах, но и в
жестах, интонациях, слезах и смехе или долгом молчании, в особом выражении глаз, и еще в чем-то, что невозможно описать словами. Если такие эмоции
заряжают «волны памяти» респондента отрицательной энергией, то они буквально
«накрывают и смывают» интервьюера, особенно, если в истории его жизни или в
судьбе его семьи было, что-то сходное.
2) Вторым фактором выгорания является диктофон. Проблема в том, что в
поле исследователь, как правило, стремиться сразу расшифровать диктофонные
записи, если позволяют условия. Таким образом, он многократно воспроизводит и
закрепляет психотравмирующие воспоминания.
3) Следующий фактор, провоцирующий выгорание – это тема интервью и общий
социальный контекст, который включает место проведение интервью, значимость
темы для респондента и т.п. Есть в полевой работе такие темы, раскрытие которых
небезопасно для респондента и для исследователя, где степень достоверности данных имеет достаточно ощутимую для исследователя цену. За «понимание
другого» он платит моральным и физическим дискомфортом в процессе вживания в
иную среду, изменением своего образа
жизни, необходимостью принятия зачастую чуждых
ему представлений и ценностей своих респондентов. Он должен свыкнуться и
с незавидной ролью наблюдателя, когда
ситуация требует вмешаться, принять чью-то сторону, кого-то защитить и т.п.»
Одним из основных симптомов
«выгорания» во врачебной или психотерапевтической практики является
«деперсонализация», т.е. превращение пациента из человека как личности, с его
болью, надеждами и проч., в объект для
профессиональных манипуляций. Выражается по-разному, иногда трудно заметить, но
иногда «уши торчат» конкретно. Например, это «черный юмор» врачей («- Доктор, я
вылечусь? - А смысл?»), который с
удовольствием произноситься и одобрительно воспринимается коллегами.
Но разве у наших интервьюеров не
бывает «черного юмора»? Вот из недавнего
«орнитологического черного юмора социологов» (я такие вещи, стараюсь записать в
ПД, когда становлюсь свидетелем): «Говорят, что слово не воробей. У меня бывают
такие «информанты», что у них слово – это не воробей, а сова с запором
желудка!!!» Коллега развивает тему: « А
у меня чаще – «сорока с поносом».
Вспомнил другие образцы «черного юмора», которые коллеги употребляли в
отношении респондентов. Не знаю, никогда не спрашивал об их происхождении, то
ли они сами их сгенерили, то ли подчерпнули из анекдотов, которых я не слышал.
Это не важно, важно, то особое удовольствие, с которым их повторяют сами авторы,
а потом и их собратья по цеху.
Вот пара из них: « Я чувствую, что еще десяток интервью с ними и я стану
убежденным сторонником абортов» (исследование в «социально уязвимых группах»).
А вот пример после биографического интервью с близким родственником известного
ученого: « Я, конечно, слышала, что на детях природа отдыхает, но на нем
природа отдохнула по полной, просто ее любимое место отдыха.» В одной из наших рабочих групп по теме
профилактика ВИЧ-инфекции среди инъекционных потребителей наркотиков (ПИН) в
ходу была такая байка, которую непременно рассказывали новичкам.
«Молодой интервьюер после 3-х интервью с ПИНами идет нетвердой походкой с
помутившимся взглядом, явно напоминая своих «раскумаренных» респондентов и
видит бывалого полевика, который вдвое его старше и после 6 интервью вполне
веселого, довольного собой и жизнью:
«Коллега, вы вдвое меня старше и вдвое больше интервью с ними провели, а я
всего по полчаса каждого послушал и уже никакой?» Ответ ветерана: « Батенька, да кто же их
слушает! Включи диктофон, зачитывай
вопросы и все дела».
Вот это «да кто же их слушает» - признак деперсонализации.
Желаю вам всем здоровья.
Комментариев нет:
Отправить комментарий